Юность Маркса - страница 36

Недалеко от Брюккенгассе дядя вдруг остановился и, оглядев Карла с ног до головы, хлопнул его по плечу.

— Шалун, — сказал он довольным басом, — ты действительно становишься мужчиной и, кажется, остепенился с той поры, как я был здесь в последний раз. Помню, шли мы тогда с Генрихом по этой же улице, как вдруг из того переулка, с горы, выскакивает тройка. Ты длинным прутом с ловкостью заправского кучера погоняешь сестренок. Бедняжки выбиваются из сил, но бегут. Признайся, ты был в отношении их маленьким тираном. Чтобы заставить тебя рассказывать нескончаемые фантастические истории, девочки готовы были даже есть пирожки из песка, которые вы лепили.

Карл улыбался, вспоминая вместе с дядей недавнее, но уже минувшее детство. Мысль его была и осталась неугомонной, как ртуть, но поведение изменилось с годами.

— А ты, купец, каков? — вспомнил Иоганн Пресборк о Германе.

Узкогрудый, сутулый, бледнолицый, с синевато-прозрачным у ноздрей тонким носом, чахоточный юноша являлся полной противоположностью брату — широкоплечему крепышу на широких, устойчивых, но несоразмерно с мощным туловищем коротких ногах.

Насколько жаден к жизни, остер, неспокоен, полон трудно обуздываемых сил был Карл, настолько вял, простодушен и кроток — Герман. От наблюдательного дяди не скрылось различие, и он мысленно одобрил шурина Генриха, чутко различавшего свойства детей и направлявшего их по разным дорогам.

На Брюккенгассе прибывшего встретила Генриетта и, не дав ему опомниться, повела двором во флигель, где в заранее приготовленной комнате уже стоял в большом фаянсовом тазу кувшин, полный теплой воды.

Деревянная кровать за ширмой, искусно постланная самой хозяйкой, обещала путнику великолепный отдых. Ни одной вмятинки не было на огромных взбитых пуховых подушках в белых крахмальных наволочках голландского полотна. Две атласные перины с простеганными девическими инициалами владелицы «Г. П.» казались невесомыми. Кто-то, по-видимому заботливая Софи, поставил на коврике пару мягких бархатных туфель. С кресла свешивался шлафрок, а на ночном столике, подле подсвечника и томика Руссо, — знак внимания самого Генриха Маркса, — лежал сборчатый ночной колпак. Ни в шлафроке, ни в колпаке господин Пресборк не нуждался, так как всюду возил свои. Томик Руссо он взял с осторожностью и, побоявшись, как бы нечаянно не закапать его воском свечи, спрятал в шкаф.

Господин Пресборк вымылся, облачился в серый сюртук, белый жилет и белые брюки, напомадил голову надушенным медвежьим жиром и, поднявшись на розовозеленый балкончик второго этажа флигеля, прошел к сестре.

Генрих Маркс все еще не возвращался из суда, и все обитатели дома внимательно прислушивались, не стукнет ли наконец входная дверь.

Ужин, к которому пригласили трирскую родню Марксов, назначен был на восемь часов. До этого Иоганну предстояло поздороваться с многочисленными детьми Генриетты. Она сама гордо ввела по-праздничному разодетое потомство.

— Вот моя тезка — Генриетта; она была малюткой, когда ты видел ее в последний раз, — начала госпожа Маркс, выталкивая вперед застенчивую, хрупкую девочку в тюлевом платьице, из-под которого спускались к туфлям сборчатые крахмальные панталончики. — Дитя мое, поцелуй дядю. Не находишь ли ты, Иоганн, что она низкоросла для своих четырнадцати лет? Луиза одного роста с ней, хотя моложе годом.

Луиза разнилась от сестры не менее, чем Карл от Германа. В ней не было и следа робости. Не дожидаясь материнского приказа, она сама звонко поцеловала дядюшкину щеку и, уверенно улыбаясь, уступила место маленькой Эмилии. Это была крошечная красавица, с изумительной фигуркой, с большими нежными глазами под челкой томных волос. Иоганн Пресборк не мог скрыть своего восхищения, чем раздосадовал сестру: госпожа Маркс считала вредным оказывать предпочтение кому-нибудь из своих детей и постоянно упрекала мужа за его неумение скрыть пристрастие к любимцу Карлу.

Эмилия затмила маленькую сестренку Каролину, которую мать с трудом вытащила из-за кресла.

— Сделай реверанс, детка, и будь смелее, — ободряла Генриетта младшую дочурку. — Девочка родилась в год смерти своего брата, бедняжки Морица-Давида, моего первенца, — продолжала она со вздохом. — Бог, однако, вознаградил нас в этой утрате Эдуардом.