За чужую вину - страница 2

Мезилане, конечно, по-иному относился и к самой лавке, и к товарам.

— У старья есть свои немалые достоинства, молодой человек, — пускался он подчас в рассуждения. — Даже на простых опилках, на трухе и то можно загрести тысячи. Надо только царя иметь в голове А царь сидит не у всякого.

Однажды в лавку зашёл оборванный и нечёсаный мужчина. Из кармана он вынул электрическую лампочку.

— Горит?

— Ещё как!

— Где свистнул?

— Чего… свистнул? Моя лампочка!

— Сколько просишь?

— Пустяки. Платил крону, отдам за пятьдесят.

— Скажи — за пять!

Однако на прилавок Мезилане кинул десятицентовую монету. Незнакомец поворчал, но монету взял и сунул себе в карман. Как-никак — заработок. На этой нехитрой сделке нажились оба: один — поменьше, другой — побольше.

— Итак, молодой человек, ныне ты сам увидел, что и у старья имеются свои плюсы. Какое мне дело до того, что этот жулик спёр лампочку. Придёт пора, заведёшь сам лавочку — так же вот поступай.

— Благодарю, — буркнул Лыо.

Сама бедность и нищета стекались сюда — в лавку старьёвщика. Большая часть вещей попадала сюда из-за того, что их владельцы крайне нуждались в деньгах. Покупателями были такие же бедняки, не имевшие средств приобрести новую вещь. И покупатели, и продавцы дорожили каждым центом. Сюда заходила нередко и обнищавшая знать, покинувшая разорённые поместья, и разный опустившийся люд, с красными глазами навыкат.

За последнее время в лавку зачастила некая госпожа Киви. Она не так давно овдовела и сейчас носила траур. Муж пе оставил ей ни недвижимости, ни наличных денег, пи права на пенсию. Умер он скоропостижно, нужда и заботы немедля прокрались во вдовью квартиру. Комнатная утварь, кое-какие изящные вещицы и украшения составляли всё имущество вдовы. Однако среди этого добра было довольно много ценных изделий, ибо муж её служил моряком, бывал в дальних рейсах, привозил из-за границы то одно, то другое. Ныне всем этим ценностям суждено было уплыть в чужие руки. Лейли Киви — беспомощная, болезненная женщина — плохо разбиралась в жизни и не имела никакой профессии. При содействии старьёвщике вдова уже успела спустить кое-что из вещиц подороже, но немалая доля их ожидала ещё своего часа. Вдова ходила к Мезилане почти каждый день. Нетерпеливая и нервная, она страшилась будущего и часто рассказывала про покойного супруга. Ей причиняло острую боль сознание, что мужа убили в портовой таверне во время пьяной драки.

— Он сам не пил и тем более не дрался, — убеждала женщина. — Он встал на защиту друга и погиб за него…

Мезилане, сидя у себя за кассой, словно крыса в подполье, не вмешивался в разговор. Старик не единожды слышал эту историю и не очень-то верил в неё. Отношение старьёвщика к вдове определялось чисто коммерческим интересом. Продав мебель вдовы, Мезилане выручит порядочные деньги, да ещё получит солидный куш за посредничество. А почему? Да потому, что штурман Киви скончался в марсельском приморском кабаке от удара, нанесённого по пьянке, а ему, старьёвщику, известен покупатель, который заплатит за мебельный гарнитур полторы тысячи крон. Вдове же можно предложить не больше семисот.

Вечером, незадолго до закрытия лавки, Мезилане куда-то ушёл и вернулся нетрезвый. Он сказал приказчику:

— Чего-то я животом занедужил. Зашёл в бар, теперь полегчало.

Вино развязало ему язык. Казалось, старик стал общительней и проще.

— Камору на замок и… пошли! Поглядим нынче на ночной город, малость глотку промочим. По-моему, мы, брат, чересчур косимся друг на друга, ни дать ни взять — лесное зверьё! Почему бы тебе не стать моим… ну вроде как братом. Небось родители твои не отважились завести тебе братца. Скромничали, видно, деньгу сберегали. Мне человек такой до зарезу нужен, чтобы я доверять ему мог во всём,чтобы он язык за зубами держал! И чтобы не ко всякому слову прислушивался.

Старьёвщик повёл Пеэпа Лыо в соседний бар.

— Как тебе нравится госпожа Киви? — допытывался он. — Хороша, не правда ли. Возьмём-ка такси и махнём к ней. Посмотрим, как эта бабёнка без траура выглядит. Вырядилась тоже, глаз не поднимет. А с какой стати? Из-за мужа-распутника, Тьфу! Мы ей скажем: снимай-ка свои чёрные тряпки да глянь-ка нам, мужикам, в лицо!