За огнями маяков - страница 45

— Не говори о нем, не надо. — Она положила руки ему на плечи, обвила шею. Губы их встретились. Сжал гибкое и сильное ее тело, и замерли оба, и почувствовали друг в друге мужчину и женщину, и что-то новое в этот миг народилось в их отношениях.

С кажущимся спокойствием, со сдерживаемым дыханьем стали говорить о своем будущем. Которое, конечно же, ожидает их и состоится. Несмотря ни на что!

— Мне кажется… Кажется… — Она смотрела на него с любопытством, а он прервал:

— Да вот что я сейчас надумал: у нас с тобой дети будут… крепкие и здоровые!

Она спокойно отнеслась к сказанному. Но что-то ее удивило, кажется:

— Это ты сейчас надумал? — сверкнув слезинками на ресницах, спросила и весело как-то улыбнулась. — Это сейчас, да? Сейчас?! — голос ее возвысился, она залилась своим переливчатым смехом.

Смотрел он на нее и слушал эти заливистые колокольцы.

— Самое интересное, — говорила она, отходя от свалившегося на нее веселья, — самое интересное, что и я… и я тоже об этом подумала!

Опять она обвила шею руками и, не стесняясь, крепко его поцеловала.

Последний поцелуй — ее поцелуй! — всколыхнул в нем хранимые до поры силы, и унес он с собой, в себе, оберегая, как самое дорогое, не сопоставимое, нет, он летел и подлетывал. И отбрасывал от себя мысль о скором расставании со ставшей ему дорогой Леночкой. «Лена навсегда, навсегда!» — думалось ему под каждый шаг. Только где-то в глубине возникал вопрос: а расставание? Э, два года пролетят, не заметишь, — он отмахивался. Да и не увезут ли они в себе образ друг друга, и не станет ли это их расставание последним?

После войны все, как и светлая мечта сама, виделось в радужном свете. И рядом с любовью шли вера и надежда.

Другое дело, не следовало ли ему повернуть на спортивную дорогу? Посвятить себя боксу? Поступить в Московский институт физкультуры, чтобы быть рядом с Леночкой? Суровый бокс не допускает работы наполовину, ему надо отдаваться полностью, как мог, трезвехонько рассудил он. Вот. А не захочется ли тебе искусства, театра, литературы? А как жить на стипендию: самому прозябать и не помогать родителям, потерявшим в войну сыновей и здоровье? И надо ли что-нибудь теперь исправлять, если техникум дал специальность и позаботился о твоем трудоустройстве? Вот и военная эта карьера, на которую сговаривает Леночкин папа. Снова учиться, а когда работать?

До общежития было уж недалеко. Впереди в ту же сторону, что и Олег, ковылял, еле переставляя ноги, сильно пошатываясь, пьяный мужчина в добротном костюме и белой рубашке с галстуком. Иногда он останавливался, как будто уточнял свой ход. Передохнув и помычав, продолжал движение в известном только ему одному направлении.

— Не помочь ли, дяденька? — Олег взял его под руку. И через какое-то время спросил: — Правильно идем?

— Н-не… дал-леко тут… Направ-во тут… — мужчина из себя выдавил.

Свернув в переулок, подошли к дому с железной крышей. Мужчина отворил калитку и стал звать Олега с собой. К себе. В гости, возможно… Из дому вышла женщина. Заговорила с ним. Стала ругать.

Ну, если ругает, Олег рассудил, значит, человек пришел домой. Значит, все в порядке и можно идти. Он закрыл калитку. И, окрыленный свиданием, откровеннейшим разговором с Леночкой и последним тем поцелуем, он шел, он летел к себе в общежитие.

Мечтал Олег Сибирцев, как и многие из парней, о путешествии. Не на Ямайку, конечно, или какой-нибудь иной островок, забытый в океане, из архипелага, скажем, Кокосовых. Нет. Но, видно, жизнь была не такая уж завалящая: преподнесла и ему, и его товарищу Гоше Цаплину, это самое путешествие, как на блюдечке.

Начиналось с распределения. Их, одновременно явившихся, разглядывали директор техникума Титов и начальник управления трудовых резервов Абдуллин. Пожилая секретарша Дина Викторовна в списке учащихся против фамилий ставила «птички» и другие пометки. И тоже разглядывала парней, как будто впервые увидела.

Ну, парни были как парни, как им и положено — в форменной одежде железнодорожников: в темно-синих шерстяных кителях с хромированными пуговицами и в таких же брюках с узеньким зеленым кантом. Видом своим давали понять, что люди они свободные, ни от кого не зависимые. Олег держался в спортивной стойке «вольно», товарищ его, Гоша, одну ногу в рабочем ботинке выставил и носком тихонечко поколачивал половицу.