За семью печатями - страница 9

Забвение это не было случайным: эсты уже с XVI века стали лютеранами, а лютеране не чтут святых. Монастырь пришел в упадок, монахи разбежались. Что же касается русской церкви, то ей до чужих святынь и вообще никакого дела не было: мощи Бригитты оказались просто «бесхозными». О них забыли все, но о них-то и вспомнил теперь кто-то из русского посольства в Риме.

И вот по «святому городу» поползли невесть откуда идущие слухи: его Апостолическое Святейшество папа Климент в своем неусыпном рвении, в постоянных заботах о славе и почестях, какие приличествует оказывать мученикам и блаженным давних дней, тяжко скорбит о горестной судьбе мощей Бригитты. За нетленные останки благочестивой супруги Альфо Шведского он готов заплатить любую цену и перевезти их в Рим. Однако царь московитов не идет ни на какие предложения. Царь далеко не благочестив, и единственное, на что он согласен, это обмен: он готов уступить бесценную для верующих реликвию, если в обмен на нее получит мерзкое изваяние нагой языческой блудницы, сущей белой дьяволицы соблазна...

Папа призадумался, когда эти слухи достигли его ушей. Его правление далеко не было ни счастливым, ни блестящим.

Он запутался в неудачных международных интригах; при нем римский престол потерял лучшие владения — Сицилию, Сардинию, Парму, Пиаченцу. Да и его страстная любовь к искусству и наукам далеко не у всех фанатиков-католиков вызывала сочувствие: она смахивала на мирскую суетность. И ежели теперь он рискнет предпочесть спасению святых мощей сбережение нечестивого нагого кумира, кто знает, к каким последствиям это приведет?

Папа, конечно, понимал, что статуя представляет собой огромную ценность, а сомнительная кучка ветхих тряпочек и неведомого праха, именуемая останками Бригитты, не стоит даже и тех денег, которые придется затратить на ее перевозку. Это так. Однако положение создалось весьма деликатное. И глава католиков скрепя сердце вошел в хитро раскинутую перед ним западню: разрешение на вывоз «белой дьяволицы» было дано.

История перевозки в Петербург этой статуи обошла весь мир. Мраморную Венеру поостереглись доверить случайностям морского плавания, она отправилась посуху. Местами ее везли в люльке, прикрепленной постромками к нескольким лошадям. По горным тропам несли на руках. Перед нею скакали нарочные, исправляя дороги, настилая мосты. Через Северную Италию, через горы Тироля, по пуштам[4] Венгрии, по веселым полям Австрии, через Польшу, Белоруссию, Смоленщину и Псковщину двигался невиданный кортеж. Темные слухи бежали по деревням. Бородатые псковичи в ужасе крестились и отплевывались: царь совсем отступился от веры! «Везут в Петербург с такой честью, как и пресвятую богородицу не возят, богохульную нагую девку! Наступают последние времена!»

И все же статуя благополучно прибыла на место. Очень довольный Петр установил ее в Летнем саду на всеобщее обозрение и на великий конфуз. Молодые дебошаны пялили глаза на соблазнительное диво, старые раскольники рвались пострадать за веру — сокрушить каменный срам. Чуть было не приключилось царской воли ослушания и воровских дел: «подлые людишки» ладили тот кумир разбить. Но обошлось.

Теперь вы можете видеть эту прекрасную статую там, где ей и надлежит быть, — в одном из залов ленинградского Эрмитажа. Она попала, наконец, в музей, где хранятся сокровища искусствоведения и археологии. Но к тому времени, как это случилось, археология уже вышла из своего младенчества. Во второй половине XIX века эта наука переживала свою бурную юность. Много замечательных людей пестовало ее до совершеннолетия, и едва ли не самым замечательным из них был, конечно, Генрих Шлиман.

Замок возле городка Анкерсхаген в Мекленбурге не принадлежит к самым прославленным в Германии; да и самого городка не найдешь ни в одной энциклопедии. Но мальчишкам, жившим здесь в двадцатых годах прошлого столетия, на это было наплевать: для них у замка хватало достоинств.

Как и положено, на его освещенных солнцем камнях грели спинки ящерицы. Дурман и крапива закрывали входы в тайники; за каждой выщербленной плитой мерещился если уж не заклятый клад, так, на худой конец, скелет, замурованный в стену. Башни разрушались, камни выпадали из брешей. И от всего этого в душе рождалось тревожное и приманчивое слово — «древность».