За великое дело любви - страница 8

— Понимаешь, Яшенька, организация решила, чтобы это сделал только ты! Так надо, миленький!

Яша хотел было ответить: «Честью клянусь вам и всей организации, что не ударю лицом в грязь!» Но слов этих не произнес, а просто сказал:

— Все сделаю, как надо. Я же сам взялся, так чего говорить-то!

Так он, бывало, отвечал своему фабричному мастеру, когда тот давал ему работу; так отвечал революционерам, берясь выполнять их поручение. Юлия порывисто обняла его, поцеловала и кинулась обратно в храм, а Яша с этой минуты уже не помнил себя — начинался его полет ввысь, и перехватывало дыхание.

Требовалось, чтобы крестьянский сын, ставший ткачом, первым в России поднял революционный красный стяг. Требовалось, чтобы он сделал нечто небывалое. И он это сделает.

Вот кончилось богослужение, и публика повалила вниз с широких ступеней храма на площадь и стала расходиться, спугивая галок и стаи воробьев. Полетели и сели на ближайшие крыши и деревья вороны, закаркали. Глядь, от вышедшей из храма публики отделились, как по команде, сотни две людей, в большинстве молодых, были среди них и женщины. Из ближайших трактиров и чайных к ним поспешили группки рабочих. Все сбились в тесный многоголовый круг, скучились и…

Произошло то, что ожидали и не ожидали. На площади, да и в храме, были полицейские, кто в положенной форме, кто в штатском, но за свистки они сразу не ухватились и дали произойти событию, о чем потом пожалеют.

Скоро откроется: власти кое-что о готовящемся знали. Но и им не приходилось еще встречаться с подобным. Демонстрация! Слово то известное, за ним кроется действие, доставляющее немало хлопот блюстителям порядка в западных странах. Но Франция или Англия — одно, а Россия — другое. В России головы монархам не отрубали, как там, и никаких демонстраций еще не бывало. В Российской империи Бастилий не сокрушали. Она сама как Бастилия, и ни Пугачев, ни Разин, ни декабристы не смогли ее пошатнуть. Так неужели же эти людишки в рабочих картузах, студенческих фуражках и девичьих шляпках смогли бы чем-нибудь ей повредить?

Вот почему городовым было велено оставаться на своих постах, в отдалении, и ждать «поступков» прежде, чем взяться за свистки, хотя один «поступок», ясное дело, был налицо: незаконное сборище целой толпы в неположенном месте.

С минуты на минуту должен был появиться околоточный надзиратель с подмогой.

Быть стычке. Демонстранты это и сами понимали и спешили начать. Они-то знали, на что идут и что им грозит.

Заранее было намечено: сперва будет речь. И речь зазвучала сразу из самого центра толпы, куда вслед за Юлией устремился и Яша. При первых же словах оратора толпа сгрудилась еще теснее, заволновалась, заликовала, но пока еще молча. Яша видел радость на лицах людей и сам тоже ликовал. А Юлия! Голова горделиво откинута назад, в глазах торжество, щеки горят тем же цветом, что и знамя, которое Яша держит уже наготове под кожушком. Право, нельзя было не залюбоваться ею.

Оратор — студент, сразу узнавалось, хотя он и не был в студенческой шинели. Яша не знал его, но с первой минуты проникся уважением к нему. Личность! Глаза сощурены, как у напрягшегося стрелка в момент, когда он опускает курок. Не говорит, а, казалось, метко палит и палит в цель:

— Мы празднуем сегодня день именин нашего великого учителя Николая Гавриловича Чернышевского. Русскому народу давно надо знать это святое имя. Чернышевский — писатель, который едва ли не первый после освобождения крестьянства упрекнул царя-«освободителя» в обмане. Он говорил, что не свободен народ, который чуть не полгода питается древесной корой, у которого продают последнюю корову. Не свободен рабочий, который за плату, едва достаточную для поддержки его жалкой нищенской жизни, работает 15 часов в сутки. Такая свобода не иначе как наглый обман!..

Ветер разносит по площади горячие, обжигающие слова, и Яше кажется, весь Невский слышит, а то и вся императорская столица.

Надолго останется неизвестным, кто произнес речь, за каждое слово которой по законам Российской империи тогда полагалась тюрьма и каторга. Яша Потапов стоял рядом с оратором, хорошо видел его остроглазое лицо и энергичные жесты, но только много времени спустя узнает, что это был Георгий Плеханов, впоследствии знаменитый русский революционер, а тогда еще студент Петербургского Горного института. Но имя оратора сейчас и не интересовало Яшу. Он все больше возбуждался и ощущал нарастающий жар в теле от волнующих слов оратора. Какая смелая речь! Да, то был не простой оратор, а какой-то кудесник. Два-три слова, и новый поворот мысли. Вот на минуту увлек всех за собой в давние дни восстаний Пугачева и Разина и вдруг круто вывернул: