За журавлями - страница 18

— Потом Ганса, потом Юста…

Сенька задумался.

— Хорошо бы с дядей Рубцовым посоветоваться.

— Это можно, — согласился Петька. — А ты знаешь, что немцы сегодня баню топят? — вдруг спросил он, и небольшие, чуть с наглинкой его глаза озорно сверкнули.

— Нет. Не знаю.

— Так вот, — продолжал Петька, — мы им для первого раза концерт устроим.

— Какой концерт? — не понял Сенька.

— Очень простой. Пойдем со мной, узнаешь.

Ребята пошли в деревню, и Петька привел Сеньку в сарай, где раньше складывали старые плуги и бороны. В углу стояла перевернутая вверх дном большая корзинка, а под ней — Сенька разглядел через прутья — прыгала хромая ворона. Петька приподнял корзинку.

— Улетит, — забеспокоился Сенька.

— Не улетит… Я ей крылья подвязал. Она, конечно, летает, да только понизу, невысоко.

Вечерело. Быстро сползло к горизонту багровое солнце. Через щели сарая хорошо была видна баня. Сизый дымок, выходивший из трубы, низко стлался вдоль змеившейся рядом речонки. По гладкому льду ветер ходко гнал снег. Недалеко от бани курилась прорубь. Из бани небольшими партиями выходили вымывшиеся, краснолицые немцы. Они весело разговаривали, шутливо толкали друг друга и, поднявшись на горку, расходились по избам. Скоро в баню приходила новая партия, и тогда дверь в предбанник закрывалась. Выследив, когда пришла очередная группа, и выждав еще немного времени, Петька и Сенька подкрались к бане. Отодвинув легонько соломенную затычку, которая закрывала маленькое оконце в предбаннике, Петька увидел снимавшего штаны солдата.

— Последний раздевается, — шепнул Петька. — Давай сюда ворону.

Сенька подал ворону, к которой они еще в сарае привязали две пустые консервные банки. И когда солдат разделся и вошел в баню, Петька, вытащив из оконца затычку, осторожно, чтобы не загремели банки, просунул в предбанник ворону.

— Бежим в сарай, — зашептал он.

За баней наблюдали из узкой щели сарая.

— Что-то молчат, — забеспокоился Сенька.

— Моются… Подожди маленько, — ответил Петька.

— А ворона не улетит в оконце? — спросил Сенька.

— Не бойся. Банки вниз тянут, — объяснил Петька, он хотел еще что-то сказать, но тут распахнулась дверь предбанника и чей-то хриплый голос завопил:

— Мины! Мины! Выскакивай наружу! — И клочьями полетела брань.

— Это Абашкин, — сказал Петька. — Он там фрицев парит.

Из дверей бани, клубясь паром, стали выскакивать голые немцы. Некоторые успели схватить одежду и, отбежав на почтительное расстояние, начали одеваться. Голый Абашкин с веником в руках бегал недалеко от бани, всматривался в предбанник.

— Дела-делишки, — ликовал Петька. — Это я ему за Еловые гари припомнил… Пусть попляшет.

Из предбанника, гремя банками, выпрыгнула ворона и, пролетев низом шагов двадцать, опустилась у речки. Абашкин и немцы сыпанули в баню. Ворона заковыляла дальше по гладкому льду речки.

— Смотри-ка, — сказал Петька, — она уже с одной банкой прыгает… А где ж вторая?

— А вон у проруби осталась, — увидел Сенька.

Наскоро одевшись, немцы стали охотиться за вороной. Они обступили ее со всех сторон, но близко не подходили, боялись взрыва. И тут Абашкин, увидев на льду пустую консервную банку, смекнул, что действовать можно и посмелее. И чтобы показать немцам свою храбрость, он лихо свистнул и побежал за вороной.

— Сматываемся… Быстро, — заторопился Петька. — Концерт окончен.

Как ни старались Сенька и Петька встретиться с Рубцовым, им не удавалось. Да и не выпускали его из мастерской первое время. Сапожная мастерская помещалась в старой покосившейся хате. В душной, пахнувшей варом и потом избе чинили сапоги. Тут же ели и спали. Кормили сапожников два раза в день: привозили на санях баланду из отбросов солдатской кухни. На день полагалось по сто пятьдесят граммов хлеба. Вот и все.

Проработав неделю, Рубцов получил разрешение выходить из мастерской до девяти вечера, наравне со всеми.

Затеяв как-то у сапожной мастерской игру в снежка, Петька и Сенька увидели идущего Рубцова. Он прихрамывал, но шел быстро. Подойдя к ребятам, улыбнулся:

— Здорово, птицеловы!

— Здравствуйте, дядя Паша, — обрадовался Сенька. — А это вот Петька Горохов, узнали?