Забайкальцы. Книга 2 - страница 44
Савва Саввич не торопясь откинул полушубок, достал из кармана приготовленные 85 рублей.
— Деньги я тебе принес за прошедший год все сполна. А за хорошую пастьбу ишо и наградить хочу тебя.
В это время жена Доржи Догма поставила перед хозяином берестовый чуман, поклонившись, сказала по-русски: «Кушай».
В чумане лежала вкусно пахнущая вареная баранья голова, и тут Савву Саввича внезапно озарило.
«Экий я дурак, — мысленно ругнул он сам себя, — вить баранья-то голова у них самое лучшее угощение. На кой ляд ему деньги, одарю его головами, ему хорошо будет и мне ладно: головами питаться будет — моих же овец меньше заколет на еду».
— Хорошее дело, — кивнув на голову, сказал Савва Саввич, — вы их любите, я знаю. Да кто не любит их, для меня баранья голова самое лучшее кушанье. Вот я и подумал, Доржи, за хорошую пастьбу твою бери с бойни бараньи головы сколько захочешь. — И дружески хлопнул пастуха по плечу: — Хоть все забери, мне для тебя, Доржи, не жалко, хороший ты человек, спасибо.
Затем Савва Саввич отсчитал 60 рублей и протянул их пастуху:
— Это твои, заработанные, чистоганом.
Доржи взял деньги; не пересчитывая, сунул их за пазуху тырлыка>[14], кивнув головой, сказал «спасибо» — и снова взялся за ганзу.
«Эка до чего беспутная тварь! — принимаясь за баранью голову, подумал Савва Саввич. — И деньги ему отдал сполна, и головами одарил, а ему хоть бы что. Другой на его месте благодарил бы хозяина, радовался, а этот сидит как чурка с глазами, будь ты неладен. Тварь, так она и есть тварь бездушная, живет в этой грязи не человек и умрет — не покойник».
А Доржи знай себе сидит, поджав калачиком ноги, сосет свою ганзу, поплевывает сквозь зубы и думает о том, как хорошо в юрте: тепло, спокойно и сытно, всегда бы так. И перед мысленным взором его встают картины недавнего прошлого. Вспомнилась прошедшая весна. Уже май наступил, давно оягнились овцы, матки с окрепшими ягнятами уже влились в общее стадо, лишь сотни полторы их с меньшими ягнятами-поздышами паслись отдельно. Вот уже отцвел, побелел ургуй, зазеленели еще недавно черные от весенних палов пади, а Доржи все еще не начинал стрижку овец. Он по каким-то одному ему известным приметам ожидал изменения погоды, потому и задержался со стрижкой, и даже решил откочевать с излюбленного им пастбища в более гористую местность.
Там знал Доржи один небольшой отпадок — Кременушку, с трех сторон обставленный крутыми сопками, где ему уже не раз приходилось укрываться с табуном овец от мартовских метелей.
Бабы, которых Савва Саввич послал к Доржи для стрижки овец, не нашли его на стойбище. Проблуждав целый день по степи, они вернулись в Антоновку ни с чем.
Обозленный Савва Саввич приказал оседлать иноходца и верхом на нем сам отправился разыскивать пастуха. Доржи он нагнал лишь на второй день, когда тот расположился со своим стадом на отдых на широкой елани недалеко от речки, в одном переходе от Кременушки.
День тогда был по-весеннему ясный и теплый. Степь словно вымерла, вокруг, куда бы ни глянул, кроме Доржи с его стадом, ни души. Лишь недалеко от юрты, что видится возле небольшого кургана, мельтешит маленькое стадо. Это старший сын пастуха, Жаргал, пасет там овец с ягнятами-поздышами. Сам Доржи неотступно находился при главном стаде. Его средний сын, Бадма, с конем в поводу стоял на пригорке, откуда ему видно всех овец, что рассыпались по широкой елани.
Савва Саввич спешился, ослабил у иноходца подпруги, разнуздав его, спутал чембуром, оставил пастись, а сам отправился к пастуху. Доржи сидел вот так же, около костерка, курил неизменную свою ганзу, на приветствие хозяина он коротко бросил:
— Здравствуй!
— Ты это што выкамариваешь? — сразу же напустился на Доржи Савва Саввич. — Бабы стричь овец поехали, а тебя надо искать по степи с собаками. Забился вон в какую даль, тебе там што, места мало было?
Доржи спокойно, не торопясь вынул изо рта ганзу, покрутил головой.
— Шурган будет, однахо, надо сопха ближе пасти.
— Ну и гнал бы в Березовку, к нашей заимке.
— Пошто Березовка гнать-то! Речьха большой, болото, хах ягненка пойдет? Худо будет.