Заброшенная дорога - страница 22

— Но они ждут конца света, а такие люди способны на всё в своём отчаянии, — возразил Маркиан. — И хотят основать какой-то новый Рим. И вообще, зачем бы они создали тайное общество, если не затевают ничего плохого?

Олимпиодор поглядел на него как-то по-новому. Его взгляд стал острее.

— Я понимаю тебя, — сказал он, — поскольку вращаюсь среди государственных людей и понимаю, как они мыслят и чего боятся. Но и софиополитов я понимаю, поскольку читал те же книги и размышлял над теми же идеями. Если бы вы взяли меня в эту крепость, я помог бы вам и софиополитам найти общий язык и рассеять возможные недоразумения. В конце концов, — добавил Олимпиодор, — я дипломат, и это моя работа.

Маркиан и Фригерид переглянулись.

— А ты точно не софиополит? — спросил Фригерид.

— Прости, но это действительно странно, — сказал Маркиан. — Ты так охотно соглашаешься ехать невесть куда, невесть с кем… Разве у тебя нет других планов? Может быть… поручений?

— Есть поручение, — кивнул Олимпиодор. — Наладить отношения с блеммиями. Я бы с удовольствием совместил поездку с вами и визит к местному блеммийскому филарху… кажется, Харахену. Если на юге действительно напал Исамни, контакты с другими правителями блеммиев приобретают первостепенную важность. Кроме того, если правительство выделит средства, мне нужно будет съездить и дальше на юг, к нубадам и мероитам. Вы, кстати, не знакомы с каким-нибудь толковым, знающим человеком из Мероэ? Мне понадобится переводчик и проводник…

Маркиан и Фригерид переглянулись снова.

— Ты не поверишь, — начал Маркиан, но его перебили на полуслове.

Аретроя откинула занавеску так резко, что чуть не оторвала, и выбежала на середину столовой. Её большие глаза сверкали яростью.

— Вот вы где, мерзавцы! — выпалила она, не обращая внимания ни на Олимпиодора, ни на ошеломлённую Лелию. — Кому вы меня подсунули? Это что, была шутка? Шли бы вы к воронам с такими шутками! Он не священник! Он домовладелец! Священник снимает у него квартиру, вы, два тупых каппадокийских осла!

— Как тебя пустили в лагерь? — только и смог выговорить Маркиан, первый, к кому вернулся дар речи.

— А это лагерь? — удивилась Аретроя. — Да здесь порядка меньше, чем у Евмолпа в борделе! Ворота открыты настежь, все куда-то носятся, орут друг на друга, ловят лошадей, не могут найти оружие… Это ты, что ли, здесь командуешь? — обратилась она к позеленевшей Лелии, но тут же вновь обрушилась на Маркиана и Фригерида: — Я этого жирного борова, которого вы приняли за священника, как только ни ублажала, и совершенно бесплатно, лишь бы вашему богу угодить! И что он мне говорит под конец? Что он, видите ли, не священник! Всё было напрасно! Удивляюсь, как я его мелкий немытый kerkos не оторвала и в proktos ему не засунула! Ещё одна такая шутка, вы, два набитых сеном репоголовых чучела…

Маркиан повернулся к Олимпиодору. Странствующий поэт слушал излияния Аретрои с обычным доброжелательным любопытством, а его попугай внимательно наклонил голову и, казалось, впитывал каждое её слово.

— Возвращаясь к нашему разговору о толковом, знающем человеке из Мероэ, — сказал Маркиан. — Повторяю: ты не поверишь…

— Мы проиграли, — сказал Аларих.

Они с Атаульфом прогуливались по закруглённой галерее дворца Домициана, что нависала над Большим цирком. Трибуны были пусты. Не дымились печные отдушины термов Деция на гребне Авентина. Не доносилось обычного шума торговли от портика Эмилия на набережной Тибра. Только семь зелёных от патины дельфинов в фонтанах на барьере между дорожками Большого цирка струили воду с умиротворяющим плеском — уже четвёртый век со времён Нерона Цезаря, — да на карнизе колоннады ворковали голуби.

— Мы проиграли? — изумился Атаульф. — Брат, о чём ты? Рим наш! Вот это… — Рукой в кольчужном рукаве он обвёл панораму цирка и моря крыш от Тибра до акведука Аппия, черепичного моря, над котором двуглавым кипарисово-мраморным островом высился Авентин с его садами, храмами и дворцами, — … всё наше! Ганнибал его не взял — а ты взял! За день мы добыли больше добра, чем все наши предки от сотворения мира! Я до сих пор не могу поверить, что это наяву… Об этом сложат песни, брат, твоя слава станет бессмертной!