Заброшенная дорога - страница 35

— Верую лишь слову Господа Всевышнего и своим глазам, — ответил Пафнутий. («Своему глазу», — негромко буркнул Фригерид. Маркиан сделал вид, что не расслышал). — Я должен увидеть всё сам. И эти книги, и этих людей, и эту машину.

— И ты, — подхватил Олимпиодор, — конечно, поклянёшься именем Христовым, что если не найдёшь ничего греховного, то не причинишь вреда ни людям, ни имуществу?

— Сказал Господь: «Не клянись вовсе». — Пафнутий ударом вогнал посох в песок. Ему явно не нравилось, что ему ставят условия. — Вот моё слово: если не найду, то не причиню.

Олимпиодор повернулся к Маркиану:

— Полагаю, у тебя нет возражений?

Маркиан не спешил с ответом.

Он оглядел блеммиев Яхатека, монахов. Обернулся, посмотрел на крепость, смерил взглядом высоту стен. Оглядел шеренгу дромедариев, блеммиев Харахена, табор у них за спинами.

— Кастор, — сказал он, — подзови бойцов.

— Есть, господин!

Десятник поднял копьё с красной лентой флажка, подвязанной под самым наконечником, сделал условный жест, и дромедарии дисциплинированно сорвались с места. Верблюды неслись галопом, поднимая страшную пыль, взрыкивая и громко топоча. По стану Яхатека прошло волнение, но авва Пафнутий не подавал знака, и никто не тронулся с места.

— Маркиан, что ты делаешь? — беспокойно спросил Олимпиодор.

— Всё-таки будет драка? — с предвкушением поинтересовался Фригерид.

Маркиан не ответил. Он дождался, пока дромедарии подскачут и по новому сигналу Кастора остановятся.

— Возражения есть, — сказал он. — Авва Пафнутий, это римская крепость, и в силу священной присяги Августу мы обязаны защищать её от любых посягательств. Официально объявляю, что данной мне властью я, Флавий Эмилий Евдоксий Маркиан, гвардеец и командир этого подразделения римской армии, запрещаю доступ в крепость Гриэю гражданским лицам, кроме проживающих в ней сейчас. Решение остаётся в силе до отмены вышестоящим командованием. И если ты, авва, или твои люди попытаются нарушить запрет, мы вас убьём.

— Отлично сказано, брат! — Фригерид хлопнул в ладоши.

— Неразумно, Маркиан, — прошептал Олимпиодор. — Это было неразумно.

Пафнутий уставил на него посох:

— Ты поднимаешь меч на Бога, безумец!

— Отвечу в твоём стиле, авва. Сказал Христос: «Отдай кесарю кесарево, а Богу Божие». Это, — Маркиан показал на крепость, — кесарево. И это моё последнее слово. Уходи. Уводи своих монахов и своих дикарей. Иначе…

— Нет, — сказал Кастор.

Маркиан в изумлении повернулся к десятнику.

— Что значит нет?

— Мои бойцы. — Голос Кастора дрожал. — Они египтяне. Они не поднимут оружия на монахов.

— Что?! — Маркиан развернулся к дромедариям. — Что я слышу? — заорал он. — Римские воины! Неужели среди вас есть трусы и изменники, которые откажутся выполнить приказ командира?

Египтяне нерешительно переглядывались.

— Это монахи, коспотин, — наконец осмелился выговорить Иовин. — Плаженные Пожьи люти.

— Крех упивать святых лютей, — подхватил Стефан.

— Осопенно в эпакомены, — добавил Виталий-первый, и все дромедарии закивали.

— Ах вы пёсьи дети! — рявкнул Фригерид. — Не выполняете приказ? Да вас казнят за такое! — Он выхватил меч. — Казнят каждого десятого! Маркиан, что ты стоишь? Ты римский офицер или поросячий хрен? Устрой этим скотам децимацию! Не хочешь сам? Ну давай я вон того прикончу, лопоухого, уж больно мне его морда не нравится!

— Остынь, брат. — Маркиан вновь обратился к Пафнутию, который не скрыл злорадной ухмылки: — Хорошо. Переходим к плану «бета». Убивать никого не будем. Закроемся в крепости. Все закроемся — и мы, и блеммии Харахена со всеми семьями и скотом. У нас будет неограниченный запас воды и солидный запас провизии. У вас — ничего, потому что эта вода в лужах уйдёт в песок, как только мы отключим героникон. Взять Гриэю вы не сможете — нечем. Если хотите держать осаду — придётся посылать за припасами в Египет. Но когда в Египте узнают, что вы закупаете припасы для осады римских солдат в римской крепости…

— Нет, — снова обречённо уронил Кастор.

— Опять?! — Маркиан сжал кулаки. — В чём дело на этот раз?

— Люди Харахена не пойдут в крепость, ни за что не пойдут. Это позор для блеммия — прятаться за стенами от других блеммиев. Да ещё и за римскими стенами. Сбежал от открытого боя — обесчестил себя и свой род навсегда.