Заброшенная дорога - страница 37

— Тогда прячьтесь. И главное, прячьте книги. Олимпиодор, помогай им! — Не тратя больше времени на Аммония, Маркиан направился к лестнице, Фригерид за ним.

— Не так уж плохо командуешь, брат, — похвалил тот. — Для новичка. А всё-таки почему ты не отдал крепость монахам? Настолько любишь книги, что готов умереть за них?

— Дело не в этом. — Маркиан быстрым шагом поднимался по лестнице.

— Настолько любишь этого сморчка Аммония?

— Это вообще ни при чём. — Маркиан на секунду остановился, повернулся и понизил голос: — Аммоний кое-что знает. Монахи этого знать не должны. И больше ни слова об этом. — Зашагал дальше по ступеням.

— Знает кое-что про тебя? — догадался Фригерид. — Брат, эту проблему можно решить гораздо проще.

Маркиан поднимался, больше не оборачиваясь.

— Об убийстве Аммония не может быть и речи.

— Если сам не хочешь, могу оказать эту услугу.

— Не вздумай.

Фригерид вздохнул.

— Хорошо быть варваром, — сказал он как будто в сторону. — Никаких этих ваших заморочек… Ладно, дело твоё. Ты командир, тебе решать, тебе отвечать.

Они поднялись на крышу третьего этажа и мимо ящиков-грядок с тыквой и репой прошли на крепостную куртину.

Битва была в разгаре. Как всякая битва для постороннего зрителя, она выглядела скучно и непонятно. Блеммии Харахена разъезжали по периметру своего табора и отстреливались от блеммиев Яхатека, а те эпизодически наскакивали поодиночке или мелкими группами, пытаясь прорвать оборону. В самом таборе женщины и дети сгоняли в кучу перепуганный скот. Человек десять харахеновских охраняли подступы к воротам, но яхатековские стреляли по ним редко и без энтузиазма — видно, их гораздо сильнее манил табор с его скотом и женщинами. Все грозно орали, верблюды ревели, и не наблюдалось никаких признаков управления — каждый, включая царя и вождя, скакал куда хотел и сражался сам за себя. Лишь дюжина валяющихся на песке трупов свидетельствовала, что это бой, а не упражнение в джигитовке.

— С тактикой у них неважно, — заметил Маркиан. — Про дисциплину и говорить нечего.

— Зато у тех полный порядок с дисциплиной, — показал Фригерид в сторону. — А может, и с тактикой.

Монахи стояли поодаль, в паре полётов стрелы от крепостной стены, довольно правильным сомкнутым строем. Они даже успели вооружиться блеммийскими щитами из пятнистых коровьих шкур. Иноки не участвовали в свалке, а ждали. Было видно, как они слаженно разевают рты. Временами, когда боевые кличи кочевников затихали, слышалось суровое хоровое: «Услышите до последних земли… Яко с нами Бог!»

— Нам с тобой придётся вдвоём на них идти, — сказал Фригерид. — Не смущает?

— А тебя смущает? Как-то непохоже на тебя. Где твоя безрассудная тевтонская отвага?

— Сомневаешься в моей отваге, иллириец? — В голосе Фригерида прозвучала угроза. — Уж не сомневайся. Просто смерть от монаха — это, ну… как смерть от бабы, понимаешь? В ней нет славы. Кто так погибнет, того Михаил Архистратиг в свою дружину не возьмёт.

— Опять богословствуешь? — Маркиан пристально наблюдал за битвой. — Смотри-ка, похоже, Яхатек взял табор. Сейчас начнётся…

В самом деле, царские блеммии наконец расправились с обороной табора и прорвались внутрь. Крики и суматоха усилились; дико визжали женщины, блеяли и разбегались обезумевшие козы. Харахеновы блеммии, что охраняли ворота, сорвались и поскакали к табору выручать своих.

— Готовимся. — Маркиан достал из-за спины лук, согнул, натянул тетиву. — Монахи пошли. — Присел за парапет, изготовил лук, стал ждать.

В самом деле, монахи, не прекращая петь, строем двинулись к беззащитным воротам. Фригерид тоже натянул лук и опустился за парапет.

— Рано я похвалил их тактику, — сказал он. — Щитами не закрылись, идут как новобранцы в баню, песенки поют… — Наложил стрелу, оттянул тетиву так, что скрипнули плечи лука, прицелился.

— Рано, — сказал Маркиан. — Не достанешь.

— Что ты понимаешь? Это гуннский лук, страшная вещь… — Фригерид медленно, с предельным вниманием вёл прицел за монахами. — К слову о гуннах… И к слову насчёт погибнуть от бабы… Вспомнилась ярмарка в Аркидаве — та самая, где мне крупно повезло в кости. Помню, сидел там старый-престарый гадатель-славянин. И вот подходит к нему какой-то гунн, должно быть, из мелких тарханов, пригнал коней на продажу, а с ним сынишка мелкий, лет десяти. Погадай, говорит, моему мальцу. Старик поглядел, пошептал, какие-то кости раскинул, да так и бухнул: твоего сына баба в постели убьёт. Так этот пацанёнок аж побелел, на деда кинулся — то ли задушить, то ли глаза выцарапать, то ли глотку перегрызть, — взрослые мужики втроём еле оттащили. Жёсткий пацан. Далеко пойдёт… Как же его отец-то назвал? Имя забавное… Ачила, Адила?… — Фригерид бормотал, кажется, не столько Маркиану, сколько себе. Его палец в костяном напёрстке до отказа оттягивал тетиву, прищуренный глаз не отрывался от монахов. — Но я к чему рассказываю: вот ведь гунны, хоть и нехристи, бесовское отродье, а тоже такие вещи понимают… С Богом!