Забытое убийство - страница 8

Тут у Винсента Григорьевича закипело. Почему Валера отказывал Весику в будущей гармоничности? Пришла ли потом гармония хоть раз, хоть на минуту — другой вопрос! Но отказывать человеку даже в возможности согласия с миром и собой — это свинство.

А пиво? Да, Весик иногда пил пиво (Валера — никогда). Но много ли он пил? Он никак не мог пить много, потому что моментально хмелел от пива. Причем хмелел не празднично и задорно, приставая к девушкам или ввязываясь в конфликты. Пиво приносило Весику тяжелое, но порою целительное одурение, смаривающее вязким сном.

— А ты... А ты... — начал Весик. — Ты грубиян и мерзавец! Я убью тебя! Убирайся прочь!

Валера нахмурился, с сожалением посмотрел на него и зашевелил губами. Звуки опять пропали.

— Что? Что? — торжествовал Весик. — И сказать-то ничего не можешь?

«Дурак! Дурак!» — показалось ему, что губы усмехающегося Валеры складывались в эти обидные слова.

Хор цикад стал оглушительным, и в глазах Винсента Григорьевича потемнело от ярости. Ничего не видя вокруг, ничего не помня от гнева, он стал сжимать и разжимать кулаки и вдруг ощутил в правой руке невесть откуда взявшуюся рукоять. Поглядев и обнаружив замечательный серебряный кавказский кинжал, он крикнул:

— Никогда я не пойду в твою лабораторию! Получай!

И вонзил мерцающее лезвие в грудь насмешливого друга.

Однако, едва коснувшись груди, тонкое лезвие изогнулось, словно было всего лишь картонным и только раскрашенным в серебристый цвет. Весик надавил сильнее, но Валера в ответ укоризненно покачал головой. Он остался невредимым и наконец исчез вместе с Московским проспектом, тополями и трамваями.

Винсент Григорьевич, растерянно щурясь, оглядывал кухню, в которой бодренько дребезжал на газу зеркальный чайник, уже почти опустевший. В руке был зажат ножик для очистки яблок от кожуры. Его передернуло, и он с ужасом вгляделся в лезвие, но не обнаружил никаких следов крови.

Как же он сглупил! Дал волю ничтожным эмоциям! Делать этого было никак нельзя. Во-первых, Валера и так скоро умрет от воспаления легких, что же его лишний раз обижать! Во-вторых, не это ли искомое убийство, пусть отчаянное, жалкое и сумасшедшее?

Было четыре утра. Он позвонил доктору. Тот не выказал ни малейшего удивления и живо включился.

— Вы знаете, Винсент... — впервые он обратился к пациенту по имени. — Не стоит так взволнованно дышать. Простите меня, но мотив слабоват! Обида, конечно, саднит, она может копиться, но мне трудно представить, чтобы вы, с вашей деликатностью, прирезали приятеля только за то, что он обозначил вас крепким словом. Хотя такие случаи бывали, не спорю... Вот случай из моей практики: мать бранила семнадцатилетнего сына за... ну, мало ли за что можно побранить юношу в такие годы. Он вспыхнул, сердито ответил, она слегла в инфаркте и протянула потом всего шесть месяцев! Даже в университет не успела его, беднягу, пристроить! Он, конечно, понимал, что его слова были спровоцированы, но чувство вины не давало ему даже дышать. Три года я его лечил, прежде чем, слава Богу, он захотел жить снова! В общем, мое мнение таково: вы можете, конечно, проверить еще раз, но след вы взяли неверный. Впрочем, погодите. Ведь у вашего приятеля все кончилось пневмонией? Это-то вообще, кажется, ненасильственно! Какой там серебряный кинжал? Какой там яд в чашке? Пневмония — это ваше совершенно очевидное алиби, голубчик. Настоятельно советую поискать в другом направлении. Счастливо!

Позвонил Жора, человек-огонь.

— Давно не виделись, лет десять, а? Новогодний шашлык помнишь? Я приехал из Томска! Томск знаешь, Веся?

— Жора, дорогой, — только и произносил Винсент Григорьевич, не зная, что говорить, но будучи рад.

— Я писал тебе письмо! Ты молчишь, да? Веся, вах, почему ты всегда молчишь? Почему не дружишь с друзьями? Ты помнишь, что завтра будет десять лет, как Валеры нет? Я приехал, позвал Сережу, Костика — надо встретиться, а? Но я могу только в пятницу или в субботу.

Что тут было говорить? Действительно, много лет назад от Жоры приходила открытка с изображением старинной сибирской тюрьмы, памятника деревянного зодчества. Наверно, где-то неподалеку от нее мог бы сидеть Жора, за то что побил двух молодых людей, самонадеянно сказавших что-то небрежное о его очаровательной белокурой супруге Ирине. Он мог бы и убить их, но только сломал одному руку, а другому — ногу. Решительное вмешательство Валеры спасло Жору, одного из лучших Валериных сотрудников. В открытке говорилось о том, как захватывающе работать в Валериной лаборатории, содержалась интригующая приписочка самой Ирины, которая посылала Винсенту Григорьевичу сердечный привет.