Загадки Древней Руси - страница 30

археологическую культуру [Седов, 1994, с. 19–20, с. 41, 44]. В другой схеме единой группой считается германо-балто-славянская — следовательно, и в этом случае подразумевается, что за этим должна стоять единая когда-то археологическая культура [Седов, 1994, с. 39]. И все это осложняется еще и тем, что разные специалисты по-разному оценивают время расхождения таких исходных объединений — от эпохи ранней бронзы до эпохи Великого переселения народов.

Но вернемся к «археологической истории» славян, благо, ничего другого нам не остается. Пусть читатель не тешит себя надеждой, что по прохождении этого условного рубежа — Рождества Христова — в истории славян и их окружения что-то стало определеннее и яснее. Да, для тех народов Европы, которые попали в поле зрения позднеримских историков, некая ясность наступила. Правильнее сказать — это для нас относительно них появилась некоторая определенность — в той мере, в которой до нас дошли документы этого времени. Упоминаются в них народы и события, с ними связанные, в связи с положением Римской империи. Это народы Испании, Галлии, Британии, южные германцы, народы Балканского полуострова — греки, иллирийцы, фракийцы (геты, даки, карпы), и кочевники причерноморских степей, которые с позднеримского времени фигурируют чаще всего под именем сарматов. И опять-таки, никаких славян и балтов в них нет! Правда, у Птолемея (I–II века н. э.) упоминаются восточные соседи венедов — галинды и судины, которых можно считать балтами (голядью русских летописей, например), и южные их соседи — бастарны, аланы, роксоланы, сарматы. Но тогда мы обязаны считать венедов славянами, и только ими, так как никакого другого места для тех и других просто нет на карте, а у нас твердой уверенности в их тождестве нет!

А уж если мы обратимся к археологии этой территории, где в качестве раннеславянской культуры приняли культуру подклошевых погребений, то тут же убедимся, как далеко нам до времени, когда славянские народы обрели, наконец, известную нам из нашей истории территорию и привычный облик. И ничего удивительного в этом нет. История — это кипящий котел, в котором перемешиваются, переплавляются народы, языки, культуры и их ареалы. И так продолжается до тех пор, пока не появятся, наконец, устойчивые государственные границы, которые жители этих государств, ощутив себя связанными задачей самосохранения как единой целостности, начинают защищать. Пока же этого нет, возможны любые перемещения людей с более плотно заселенных территорий на менее плотно заселенные и, судя по археологическим данным, очень часто — почти бесконфликтно.

Разумеется, тут не надо строить идиллическую картину: вот, на чью-то землю пришли семьей или родом новые поселенцы, а их местные встречают хлебом-солью: здравствуйте, гости дорогие, будьте как дома, селитесь как хотите! — особенно, если пришельцы являются большой массой, со своим скотом, да еще и говорят на незнакомом языке. А у местных все поляны в лесу расчищены под пахоту, поделены пастбищные угодья, покосы, да и вообще тесновато. Но, судя по тому, что на огромных территориях мы встречаем вперемежку остатки синхронно существовавших поселений явно разных культур, а на следующем этапе их жизни появились очевидные следы смешения этих культур — керамика разных типов в каждом доме, стоящие бок о бок постройки разных типов, могильники с погребениями разных обрядов и т. д. — пришельцы и аборигены как-то ухитрялись уживаться на одной земле, да еще и «культурно перемешиваться». Значит, не так уж и тесно было. И это «перемешивание» сплошь и рядом доходило до полного слияния- культурных признаков: нивелировалась разница в керамике, украшениях, орудиях, домостроительстве, погребальном обряде. В итоге получилась новая археологическая культура, за которой, несомненно, стоит и новая живая культура народа. Какого? На каком языке говорящего? Непонятно!

Еще одним признаком сравнительной бесконфликтности процессов культурного смешения можно считать незащищенность поселений вступивших в контакт культур. Не нужно думать, что отсутствие укрепленных местообитаний на какой-то территории — признак примитивности культуры живших там людей. Защищать свои поселения люди научились очень давно. Рассмотрим, например, лесную полосу Евразии эпохи поздней бронзы — раннего железа. Основная масса живших на огромных просторах по обе стороны Уральского хребта в это время — оседлые рыболовы-охотники, в среду которых из лесостепи постепенно проникали скотоводы-земледельцы. Так вот, примерно на рубеже бронзового и железного веков вдруг все аборигены лесной полосы начали усиленно строить укрепленные поселения! Причем делали это так же, как и в значительно более поздние времена: выбирали высокие мысы на коренных берегах рек при устьях впадающих притоков и ручьев, как правило, с крутыми обрывами с трех сторон, четвертую сторону перегораживали глубоким рвом и валом, по которому выставлялся тын. Иногда рвы и валы делались в два-три ряда. Там, где подобных мест было мало, выбирался высокий останец коренной террасы в пойме реки, или вообще высокое и от природы труднодоступное место, которое всячески укреплялось. Более того, археологи обнаружили свидетельства того, что эти городища брались противником и разрушались. Стало быть, люди не зря начали прятаться за заборами: жить стало действительно опасно!