Загадочное убийство - страница 6

Петр Моро, торговец табаком, показывает, что постоянно продавал госпоже Леспане табак в небольшом количестве, иногда в листьях, иногда в порошке. Свидетель родился в этом квартале и всегда в нем жил. Покойница и ее дочь занимали уже более шести лет тот дом, в котором нашли их тела. Прежде этот дом нанимал золотых дел мастер и от себя отдавал в наем верхние этажи разным лицам. Дом принадлежал госпоже Леспане. Она была очень недовольна своим жильцом, который содержал дом неопрятно, и наконец переехала сама в свой дом, не соглашаясь отдать в наем даже и части его. Добрая старушка впала в детство. Дочь ее свидетель видел раз пять или шесть, в эти шесть лет. Они обе вели жизнь очень уединенную; поговаривали, что у них есть деньги. Он слышал от соседей, что госпожа Леспане гадала; этому он не верит. Он никогда не видел, чтобы в этом дом кто-нибудь входил, кроме старухи и ее дочери; раз или два видал комиссионера, и восемь или десять раз доктора.

Многие другие соседи показывают то же самое. Никто не может указать человека, который бы ходил к несчастным жертвам. Не знают, были ли у старухи с дочерью родственники в живых. Ставни окон, выходящих на улицу, открывались редко, задние же окна были постоянно заперты; открыты постоянно были только ставни окон большой задней комнаты в четвертом этаже. Дом был довольно хороший и не очень старый.

Изидор Мюзе, жандарм, показывает, что его командировали на место происшествия около трех часов утра, и что он нашел у дверей дома двадцать или тридцать человек, которые толпились, желая войти в дом. Он открыл дверь штыком, а не ломом. Открыть ее было нетрудно, потому что она состояла из двух половинок, и засовов не было ни вверху, ни внизу. Крики были слышны, пока дверь не открыли, но потом они внезапно смолкли. Кричали, казалось, две жертвы, или несколько, от сильной боли; кричали очень громко, продолжительно, не торопливо и не отрывисто. Свидетель взошел по лестнице. Дойдя до первой площадки, он услышал два голоса, которые спорили очень громко и сердито; один из голосов был очень грубый, другой гораздо пронзительнее, и очень странный голос. Он расслышал несколько слов первого из споривших: слова были французские. Он уверен, что это был не женский голос; он мог разобрать слово черт и другие ругательства, еще сильнее. Пронзительным голосом говорил непременно иностранец. Он не знает, точно женский ли или мужской был этот другой голос. Он не мог угадать, что этот голос говорил, но ему кажется, что это было по-испански. Этот свидетель описывает вид комнаты и трупов совершенно теми же словами, как и мы вчера.

Генрих Дюваль, из соседей, часовых дел мастер, показывает, что был из первых вошедших в дом. Он вообще подтверждает свидетельство Мюзе. Как только они вошли в дом, то сейчас же опять заперли дверь, чтобы не впустить целой толпы, которая все более и более скоплялась у входа, несмотря на раннее, почти еще ночное время. Пронзительный голос, если верить свидетелю, был голос итальянца. Во всяком случае, это был не французский голос. Он наверное не знает, женский ли это был голос, но находит это очень возможным. Свидетель не довольно знаком с итальянским языком, и не мог разобрать слов, но убежден по выговору, что слова эти произносил итальянец. Свидетель знал госпожу Леспане и ее дочь. Он часто говорил с ними. Он уверен, что пронзительный голос не принадлежал ни той, ни другой из жертв.

Оденгеймер, трактирщик. Этот свидетель не был призван, но явился сам. Он не говорит по-французски; его допрашивали через переводчика. Родился он в Амстердаме. Он проходил мимо дома в ту самую минуту, когда раздались крики, которые продолжались несколько минут, – может быть, минут десять. Это были крики продолжительные, очень громкие, очень страшные, – крики, раздирающие душу. Оденгеймер был в числе тех, которые проникли в дом. Он подтверждает предыдущее свидетельство, исключая одного пункта. Он уверен, что пронзительный голос был мужской, и притом голос француза. Он не мог разобрать выговоренных слов. Говорили громко и скоро, неровным голосом, который выражал одинаково боязнь и гнев. Голос был скорее суровый, нежели пронзительный. Он не может называть этот голос именно пронзительным. Грубый голос несколько раз произнес: черт, и другие бранныя слова, – и раз: Боже мой!