Закуси горе луковицей - страница 4

  'Прости меня, девочка... прости'.

  Его сбивчивый шёпот, невнятное бормотание, хриплые выкрики и стоны леденили сердце. У человека уже три недели не было ног, а он всё воевал. Ирреальность его подсознательных представлений вывела девушку из привычного состояния душевного равновесия.

  Думаю, не открою большого секрета, если скажу, что у медиков, работающих в хирургии, травматологии или на скорой помощи и часто видящих предсмертные муки людей, утешающих их в такие роковые минуты, со временем изначальные чувствительность и сердечная жалостливость притупляются. Природный инстинкт заботливо предохраняет их души от саморазрушения, вырабатывая что-то вроде иммунитета к чужой боли, или, говоря жёстче, - профессиональный цинизм. И это оправдано самой жизнью: ведь нельзя же им умирать с каждым, нельзя расслабляться - нужно спасать.

  Но дежурство Зои у постели Некрасова сделало её причастной к его боли. Было ясно, что это именно боль, а не какой-то конкретный противник, и вызывала у него такую непримиримую ярость. Именно она и была сейчас его самым серьёзным и беспощадным личным врагом. Инъекции промидола давали раненому передышку, но память снова погружала его в страдания.

  У физической боли есть одна характерная особенность - доминировать над всеми помыслами человека; для него в данный момент нет ничего важнее, чем избавиться от неё. А когда она, наконец, покидает его, тут-то на смену ей и приходит мука другого свойства - душевная, не менее настырная и жестокая.

  Так было и с Владимиром. Когда физическая боль потеряла свою пульсирующую остроту и стала привычной неизбежностью его существования, некоторое время он благодушествовал. Казалось, дела у него уже пошли на поправку, и вдруг проявился его психологический надлом. Потеплевший было взгляд снова стал тусклым, отчуждённым. Капитан подолгу замыкался в себе, не реагируя ни на что, отказывался от еды. Сёстры смотрели на это как на капризы, а Зоя - как на отказ от жизни.

  Некрасов, конечно же, заметил её особое отношение к нему и временами, когда оптимизм ненадолго возвращался, был с нею вполне откровенен. Так она и узнала некоторые подробности его жизни. Своё детство он провёл в Грозненском детдоме. Однажды, прочитав книгу о полководце Суворове, стал мечтать о военной карьере. Учился он неплохо и при конкурсе шесть человек на место в училище поступил. В браке был менее года, развёлся. До направления в последнюю командировку жил в общежитии при части.

  И теперь Зоя понимала, какая лавина страшных своей неразрешимостью вопросов обрушилась на него. Как примириться со своим увечьем? Чем заниматься? Где жить и с кем? - Было, отчего волноваться: ни дома, ни семьи.

  Насмотревшись на муки Некрасова, Зоя уже не могла избавиться от однажды посетившей её мысли, что некоторые вожди, с лёгкостью посылающие под пули молодёжь, по сути, становятся виновниками массовых убийств. Если бы они держали ответ за каждую искалеченную или погубленную при их участии жизнь, то стали бы обдумывать свои слова и решения так же тщательно, как Бог взвешивает грехи человеческие.

  В отделении имелось несколько инвалидных колясок, и с некоторых пор на одной из них стали возить Владимира. Сначала Зоя вместе с санитаром помогала ему перебраться в неё на час-два в день, потом ему стало хватать и её помощи. Постепенно коляска становилась повседневным средством передвижения Некрасова. Его мышцы на руках стали наливаться, тело крепнуть - молодость брала своё. Однако у Лихачёвой появилось смутное предчувствие, что он боится своего выздоровления. Это дурной знак. И она рассказала об этом Леониду Терентьевичу. А тот сделал Некрасову кое-какие назначения и направил его на приём к психотерапевту Калюжному.

  Апрельское солнце своим ласковым ликующим светом успокоило и расслабило Владимира. В ожидании встречи он сидел в ординаторской в своей коляске и благодушно осматривался. Вскоре появился врач - улыбчивый худощавый мужчина лет пятидесяти. Он был выше среднего роста, чуть сутул и неуклюж. Густые серые волосы, мысиком наползающие на лоб с тремя глубокими поперечными морщинами, едва не касались столь же густых бровей. Его нос, словно с чужого лица, был достаточно велик, глаза - водянистые. В его облике, движениях было что-то медвежье. Зоя почти не знала этого врача.