Замки детства - страница 13
Старуха Зеевис, трясясь от гнева, проливала кофе на пышную, задрапированную гипюром грудь, потом обильно смачивала платок в теплой воде и тщательно оттирала пятно, не стесняясь арендатора Жоса. Отель Шаха покоился на аркадах из огромных, высотой с обитателей Марса, камнях, Гозоны выехали из Капита на прием к Шаху, Мсье Гозон, с тонким браслетом вокруг запястья, зябнущий, словно обезьянка, и Мадам Гозон, если бы не нос, совершенно круглый, с какой стороны ни посмотри, прослыла бы очаровательной; этот нос она унаследовала по закону семейной физики, в соответствие с которым один и тот же объект может встречаться и здесь и в мире ином; ее дедушка де Курендлен уже унес идентичный нос — преданный Эмиль подтвердил бы — в могилу, но прежде належался в кровати в стиле ампир в высоком, вздрагивающем от немецкой канонады{29}, красном доме на берегу реки в Базеле. Еще до смерти де Курендлена круглый нос достался сыну, притащившему потом из Африки множество редких животных, и дочери Элизе, которой старик запретил выйти замуж в Базеле. Мсье де Гозон, маленький и чернявый, как обезьяна, занимался дипломатией и, рассудив, что в Китае любая европейка красива, женился на Элизе. Два предыдущих носа, уже давно лишившиеся мяса, больше не отличаются от прочих европейских носов; а верный Эмиль покоится в ногах.
«Мы не опаздываем, дорогая?» — спрашивал Мсье де Гозон, сжимая мохнатой рукой большую серебряную луковицу на волосяном шнуре, оправленном в золото, волосы принадлежали его матери, уроженке Женевы, красавице времен Империи. Дорогая думала, что нет, просто уверена, нет. «Шах часто заставляет себя ждать, мне Мсье Ларош сказал».
В дальнем конце аллеи, где вполне можно встретить молодых божков, прячущихся за стволами пятнистых, как шкура леопардов, платанов, де Гозоны увидели Джемса Лароша на козлах двуколки; он пронесся мимо, и медная лампа еще долго покачивалась в тисовой парковой беседке; позже, после Революции, однажды осенью Джемс Бембе полезет за лампой, уронит ее на землю цвета Коринфского вина и разобьет; лампу он снимал, потому что Мадам Луи, толстокожая, с учительским лорнетом, пристегнутым, бриллиантовой булавкой к корсажу, одна грудь явно выше другой, вознамерилась перебраться в город; ей стало тяжело заботиться о Грас. Когда проезжали шато де Коттен, мелкий гравий так громко заскрипел под колесами, что ветхозаветная мадмуазель, хозяйка гамака, вышла на подвесной мост, обвитый плющом, сделала широкий, напоминающий танцевальную фигуру прежних времен, разворот и удар кнутом! Джемс Бембе поскакал по дороге прямиком к городу. Джемс Ларош скрылся от близоруких глаз мадам де Гозон за облаком пыли. «Боже мой! Боже мой! — шептал он иногда, как белый кролик, выхватывая из кармана часы, — не опоздаю ли я!» Между тем муж Галсвинты, откинувшись на спинку садового кресла из кольчужных колец, посасывал отменный «Наполеон», приобретенный вместе с домом у генерала Фроссара. Среди узких матово-зеленых листьев жасмина распустились обманутые ненадежным теплом бутоны; розы набирались сил перед последним октябрьским цветением; переливалось озеро, окруженное прозрачными, как бывает только в погожие дни, горами; герань слушала карканье ворон, взмах крыльев — и птицы камнем падают в Сан-Дене, лучший виноградник; там, за прудом, росли стройные ряды муската, и виноград почти никогда не осыпался; солнце, по утрам разбрызгивающее лучи между Дан-де-Жаман и Дан-дю-Миди{30}, уводило от него, любимого, тень ореховых деревьев. Чучело в старом жакете умершего доктора, мсье Анженеза, который он надевал, отправляясь за Капит к старому Бембе, никогда не платившему по счетам, но однажды вместо денег притащившего соломенное кресло с грубо вырезанной ножом датой 1749, не пугало ни ворон, ни воробьев. В феврале мохноногий сарыч, усаживаясь на черный драповый рукав, вертел головой, не поворачивая тела; потом, тяжело взмахивая крыльями, летел до виноградника Саль, неудачно расположенного на плоском участке за Грас, и мадам Луи с лорнетом, пришпиленным бриллиантовой булавкой, левая грудь явно выше правой, отдергивала штору и смотрела на сарыча, не видя его.