Замок Морганы - страница 9

========== Танец двух стихий ==========

Менестрель открыл глаза. Над ним сияло небо, покрытое лебяжьим пухом облаков. «Небо вверху, значит, я жив!» — подумал он. Если бы не блестевший на траве Камень и притупившаяся боль от ожога, певец решил бы, что приключения в замке Морганы были лишь нелепым сном. Поспешно сунув артефакт в котомку, Менестрель огляделся вокруг. Аллеи и фонтаны, окружавшие замок, бесследно исчезли. Ветер трепал кусты вереска и колючие ветви молодой сосны. Лишь вдали, у горизонта, словно айсберг, сверкало облако, очертания которого с удивительной точностью воспроизводили силуэт замка.

Спустившись с горы, Менестрель увидел бурный ручей. Студеная вода трепала гибкие ветви огромной ивы, склонившейся над ним. Солнечные лучи не могли пробиться сквозь густую листву её великолепной кроны. Решив, что по рассеянности спустился с другой стороны горы — ведь он помнил лишь молоденькую иву и небольшой ручеек — Менестрель залюбовался пейзажем. Певец присел у пруда и хотел зачерпнуть воды ладонью, но так и застыл с протянутой рукой. Смуглое лицо, взглянувшее на него из дрожащего зеркала воды, показалось певцу его изменённой копией. В чёрных кудрях серебрилась седая прядь, черты утратили прежнюю мягкость. Скулы заострились, между бровями пролегли две едва заметных складки.

Однако такой пустяк не мог омрачить его счастья. Конечно, вернуться к королю и принцессе без Золотого сокола он не мог, но, несмотря на это, в душе расцветало чувство неописуемой лёгкости. Он стал насвистывать очередной посетивший голову мотив, вторя птичьим голосам. Певец радовался тому, что ему удалось выйти живым из замка Морганы, и тому, что в его руках остался сильнейший артефакт. Возможно, раньше он сбежал бы, прихватив с собой дар великого О́дина, но теперь, при одной мысли об этом, в груди зашевелилось неприятное чувство, давно забытое и очень странное. Что-то похожее Менестрель испытал в раннем детстве, после того, как утащил из корзины задремавшей торговки жёлтый, блестящий на солнце леденец в форме звезды. Певец вспомнил глаза принцессы, совсем недавно слушавшей нежную балладу и смотревшей на него с детским восторгом, и смутное беспокойство усилилось. Он нервно сжал ремешок котомки. Воспоминания, бывшие редкими гостями, теперь нагрянули толпой, и Менестрель не был готов к их приёму. Тёмный погреб, огромная метла, которую с трудом удерживали худые детские руки, множество прекрасных, остро пахших краской полотен, воплощающих неведомый и прекрасный мир — всё это возникало перед глазами певца, рождая в душе множество чувств. Самым сильным из них было то гадкое и назойливое ощущение, объяснить суть которого он боялся даже самому себе.

В памяти Менестреля возникла лютня, гриф её был слишком широк для мальчишеской ладони. Струны казались чересчур жёсткими, а вместо долгожданного журчания слышался лишь треск. Пальцы были так непослушны и неповоротливы, что досада и злость, накатившие удушливой волной, взяли верх над детским разумом. Но ласковая рука удержала кулак, занесённый для удара по старой, потёртой деке.

— Так ты ничего не добьёшься. Лютня, как и человеческая душа, откликается лишь на доброту.

При этом воспоминании в сердце Менестреля словно вонзилась сапожная игла, похожая на ту, которой он, будучи ребёнком, едва не проткнул палец насквозь, пытаясь починить порванные башмаки. В конце концов, гадкое чувство замучило его настолько, что Менестрель решил сейчас же вернуть Ведьме Камень, а заодно спросить у неё совета.

Солнечные лучи, пробиваясь сквозь стволы вековых сосен, освещали пёструю лесную поляну. Кудрявый дымок поднимался над соломенной крышей домика Ведьмы, сплошь увитого плющом. Ведьма, с маленькой костяной ступкой в руках, стояла на пороге. Колдунья немного пополнела, от этого грубость черт её лица сгладилась. Тёмные глаза, лишённые блеска, лукаво смотрели на певца. Прежде чем Менестрель мысленно задался вопросом, когда успели произойти эти перемены, Ведьма с усмешкой произнесла:

— Что, совесть точит твоё сердце, словно червь гнилое яблочко, не так ли?