Замуж за барристера - страница 31

— Вам показалось, что перед вами разыгрывают спектакль? — не удержалась от вопроса Элизабет. Мистер Рид почему-то бросил на нее быстрый взгляд и снова отвел глаза.

— Что бы ни писали газеты, а у меня есть определенные принципы, о которых мистер Мортон, выбирая себе защитника, не мог не знать, — словно бы в оправдание сообщил он. — Лучше прослыть чистоплюем, чем иметь разлад с собственной совестью. Вы вольны мне не верить, но выигранные мною дела во многом основаны на том, что я не сомневался в невиновности моего клиента. Быть может, для хорошего барристера этот момент не должен иметь значения, ведь его искусство заключается лишь в том, чтобы убедить суд и присяжных в своей правоте…

— Я думаю, что быть хорошим человеком важнее, чем хорошим барристером, — мягко заметила Элизабет, памятуя об их предыдущем разговоре и чувствуя в его словах боль. Эмили, вряд ли полностью понимая сказанное, тем не менее не отходила ни на шаг.

Его кулаки разжались. Он наконец посмотрел на Элизабет, и она, пусть с пылающими щеками, все же выдержала его взгляд. Зато потом оказалась вознаграждена коротким, но совсем уже не холодным поклоном.

— Я попросил Джозефа устроиться на одну из фабрик Мортона под видом рабочего, — уже заметно спокойнее, хотя и все еще с ощутимым чувством вины продолжил мистер Рид. — Он продержался четыре дня, насобирав мне таких подробностей, от которых кровь стынет в жилах. Нам надо было вовремя остановиться, но Джозеф — горячая голова — рвался за новыми доказательствами. На вспыльчивости и погорел. Вызволять его пришлось с помощью полиции, и лишь имя его отца позволило нам не опоздать. Газетчики, разумеется, не оставили такое событие незамеченным. Если б мог, тут же увез бы Джозефа из Глостера, но из госпиталя его выпустили лишь позавчера, и спустя сутки мы вернулись в Кроукомб. Пока размещались, пока ждали местного доктора…

— У вас ссадина возле глаза, — неожиданно сообщила Эмили, очевидно, в отличие от старшей сестры, без всякого стеснения рассматривавшая собеседника. — Это вы Джозефа спасали?

Элизабет хотела было одернуть сестру, напомнив, что для таких дел существует полиция, однако мистер Рид усмехнулся и с каким-то мальчишеским смущением потер висок.

— Ничего от вас не скроешь, мисс Эмили, — сказал он. — Спасал. Он мой хороший друг, и оставить его, даже полагаясь на полицию, я не мог.

Эмили как-то вызывающе посмотрела на Элизабет, потом протянула мистеру Риду руку. Тот недоуменно, но без малейшего промедления ее пожал.

— Я тоже хочу быть вашим другом, мистер Рид! — заявила она. — Обещаю, что, когда разыщу крылатого коня, первым делом познакомлю его с вами!

— Почту за честь, мисс Эмили! — улыбнулся мистер Рид, и Элизабет невольно отметила, как красит его естественная улыбка. Прячет суровость, изгоняет холодность, делая негаданно близким и понятным. Таким, что вдруг тоже захотелось поднять руку, дотронуться до почти зажившей ссадины, избавляя от последней боли, прошептать нежные утешающие слова…

Ох!..

Элизабет тряхнула головой, отгоняя проказливые мысли. Откуда они вдруг взялись? Откуда это восхищение совершенно посторонним мужчиной, с которым они знакомы всего ничего? Даже если мистер Рид трижды просил у Томаса Уивера ее руки, на деле он вел себя так, будто не только не испытывал к избраннице нежных чувств, но и вообще терпел ее исключительно из уважения к ее отцу. Или папа неправильно его понял: все-таки из-за последних событий он был сам не свой и мог принять почудившееся за действительное? Или мистер Рид что-то задумал, а Элизабет не смогла разгадать его хитрость?

Вот только желание голословно обвинять этого человека исчезло вместе с его рассказом о неведомом Джозефе. Быть может, потому что наконец-то появился свидетель, способный пролить свет на истинную сущность Энтони Рида. Быть может, совсем по другой причине…

Они остановились на деревянном мостике, перекинутом через узкое место заросшего пруда. Эмили, распорядившись ждать, пока она не проверит, не спят ли птенцы, умчалась в сторону птичьей беседки. Элизабет облокотилась на перила и в борьбе с еще одним приступом смущения принялась считать кувшинки.