Записки бывшего милиционера - страница 7

Проживание у Есауловых закончилось, когда моей матери, работавшей воспитателем в детском саду, принадлежавшем обувной фабрике № 1 (впоследствии поименованной «Исани», а до 1953 года фабрика носила имя Берии), дали комнату в уже упомянутой мной сталинке.

Дом этот находился на улице Богдана Хмельницкого, в сотне метров от детского сада, а сталинкой его называли потому, что он был построен при жизни Сталина по специальному проекту, с небывалой для строящихся тогда домов высотой комнат в три с половиной метра. Тогда ещё не существовало проектов домов-хрущёвок.

Жили мы на пятом этаже этого огромного дома под постоянное дребезжание трамваев, которые днём и ночью бегали по улице Богдана Хмельницкого. На другой стороне улицы напротив нашего дома, фактически на берегу Куры, располагался асфальтовый завод, который засыпал нас гарью и песком. За рекой, которая, кстати, здесь разливалась широко и разделялась на многочисленные не очень глубокие протоки с множеством галечных островов, тянулись горы. В те годы по тому берегу не было благоустроенной автодороги на Ереван, а была простая грунтовая дорога вдоль реки, но зато здесь, в горах, обитало огромное количество шакалов, вой которых почти каждый вечер доносился до нас.

Как уже было сказано, дом предназначался для инженерно-технического состава обувной фабрики, но со временем, как это всегда бывает, всё смешалось, и в доме стали жить представители разных сословий. Люди, кстати, жили и в большей части подвалов этого дома, который имел пять подъездов, по две квартиры на этаже. В каждой квартире кроме трёх жилых комнат была огромная кухня, отдельные большие ванные комнаты, туалеты и кладовые площадью 9–10 квадратных метров, а также огромные балконы. В каждой комнате каждой квартиры жило по семье, за редким исключением. И этими исключениями были, как ни удивительно, не всегда семьи больших начальников. Например, мой одноклассник Алик Гедолян — с ним я дружил некоторое время — был сыном женщины-бухгалтера, а вся их семья состояла из четырёх человек: Алик, его мать, бабушка и тётка. Тётка эта была участницей войны, вернулась оттуда в целости и сохранности, с американским «Харлеем», на котором в каком-то огромном танковом шлеме на голове и в огромных крагах на руках разъезжала по Тбилиси. Отдельная квартира им досталась, видимо, за какие-то особые заслуги тётки на войне. Такую же квартиру имела и заведующая детским садом Кето Николаевна Гедеванишвили, муж которой был инженером. Через несколько лет эта семья за детским садом построила дом и переехала туда.

Жили мы с матерью в угловом (третьем) подъезде, в комнате, которая по проекту значилась как кладовка, с маленьким, у самого потолка, окном и имела по горизонтали форму усечённой пирамиды из-за того, что дом был похож на букву «Г», а наша квартира, в которой жило ещё три семьи, была угловой в середине дома.

В первой комнате проживала грузинка с дочерью Лианой, моей одногодкой, во второй — большая русская семья из пяти человек, из которых двое — маленькие девочки. Глава семьи — Владимир Рогов — офицер-фронтовик с кучей медалей, но пил горькую. Каким-то образом после войны их семья оказалась в Тбилиси. Смириться с национальными особенностями соседей Рогов не смог, и вскоре вся семья уехала на его родину — в Ульяновск. В пьяном состоянии — а пьяным он был часто — этот Рогов рвал на себе рубашки и майки и орал, что он воевал, «а вы тут, сволочи, отсиживались». Однажды по пьянке, а может быть, в шутку, он предложил мне, восьми- или девятилетнему мальчишке, полный стакан вина, и я, не понимая, что это, тут же осушил стакан, тем более что вино мне показалось приятным. Рогов сначала вытаращил глаза, а затем предложил второй. Я выпил и его. Последствия были ужасными: я приходил в себя, только когда меня в очередной раз выворачивало наизнанку. Отравление было сильнейшим, и я лежал пластом несколько дней. С тех пор меня к Рогову не подпускали, а моя мать, если видела его рядом со мной, в буквальном смысле, набрасывалась на него с кулаками. И он, увидев меня, шарахался в сторону. Но нет худа без добра. С тех пор память об этом происшествии стала моим пожизненным противоалкогольным тормозом во всех случаях, когда я оказывался в какой-то компании.