Записки молодого варшавянина - страница 24
— Прошу вас,— наконец сказал он, решив, что лучше не откладывать нашего разговора.
Он снял пальто и ввел меня в гостиную на первом этаже. Это была большущая комната, захламленная множеством вещей,— зрелище, часто встречавшееся во времена оккупации, когда людям приходилось размещать свое добро в одной комнате вместо пяти. Вдоль стен стояли диван, кушетки, буфеты, серванты, какие-то столики и шкафчики, а посредине красовалась так называемая «коза» — распространенная тогда железная печурка с длинной трубой. Видно было, что эта комната служила одновременно и столовой, и спальней, и кабинетом. Я сел в кресло возле круглого столика и вытащил свои папки.
— Каковы источники вашего дохода? — официально спросил я.
— Какого дохода? — рассмеялся он.— У меня нет никаких доходов! Продаю, что могу, и живу на это. Картины, мебель, семейные реликвии.
— Сколько человек на вашем иждивении?
— Жена и дочь. И больная мать.— добавил он, подумав.
— И вы вчетвером живете на то, что продаете?
— Я был богат до войны,— с гордостью ответил он.— У меня была строительная контора. Теперь я болен, серьезно болен... Я даже пробовал работать, но
из этого ничего не вышло.
Он никак не выглядел больным, но дело ведь все равно было не в этом. Я начал быстро писать. Все нужные мне формулы я давно выучил наизусть.
— Пожалуйста,— сказал я через несколько минут.— Я прочту вам протокол допроса. Якубович Антоний, проживающий в Варшаве, предупрежденный об уголовной ответственности по статье сто восемьдесят шестой УК за дачу ложных показаний, сообщил следующее: «С сентября 1939 года до сего дня я по причине хронической болезни работал только периодически. Никаких постоянных доходов у меня не имеется, и я вместе с женой, дочерью и больной матерью существую на средства, получаемые от продажи движимого имущества». Правильно записано?
— Правильно! — подтвердил Якубович, явно обрадованный тем, что так легко отделался.
Я дал ему расписаться в протоколе, который спрятал затем в портфель, и вытащил новую бумажку. Я знал, что сейчас нанесу удар ниже пояса, но считал, что Якубович другого и не заслуживает.
— Нам сообщили из таможенного управления, что пятого декабря тысяча девятьсот сорок второго года вы получили из Германии по железной дороге строительные материалы на сумму пятьсот тысяч злотых,— и я ткнул пальцем в бумажку.— Цемент, гипс, дверная арматура и прочее. Разумеется, рыночная цена этих материалов намного выше. Что вы скажете об этом?
Удар пришелся в самую точку, но Якубович тут же улыбнулся. Это наверняка был тертый калач. Информацию о нем я лично выписал из акта таможенного управления и вместе с несколькими другими бумагами такого же свойства спрятал в отдельную папку, не дав им служебного хода. Об этом не знал даже магистр Яновский — весь спектакль был моим личным делом.
— Ах да,— Якубович торопливо придумывал, как бы выкрутиться.— Я разрешил воспользоваться своей фамилией одному знакомому, который по некоторым причинам не мог назвать своей собственной. Я даже не знал, что это такое серьезное дело, такая большая сумма. Он пригласил меня поужинать в «Альбатросе», и вот...
— Значит, вашему знакомому придется заплатить налог и штраф,— пояснил я с невинным видом.
— Haлог? А сколько бы это составило?
— Не могу вам сказать точно, надо проверить цены материалов. Но мы займемся этим. Конечно, к налогу прибавится штраф за сокрытие сделки. Я думаю, вашему знакомому удастся отделаться суммой… что-нибудь тысяч в двести.
— Боже! — ахнул Якубович. В глазах его сверкнуло неподдельное отчаяние. Он заработал на этой сделке по меньшей мере миллион.
— Двести тысяч налога это не так много,— сухо пояснил я.— Будьте любезны сообщить фамилию и адрес вашего знакомого.
Что-то надломилось в нем. Он быстро пришел к единственно возможному решению,
— А нельзя ли уладить это… так сказать, между нами? — прошептал он.— Вы же, пан референт, понимаете, наверно…
— Ничто человеческое мне не чуждо,— намекнул я. Это была моя формула для интеллигенции.— К сожалению, о сообщении таможни уже знают власти.