Записки пулемётчика - страница 24

— Бего-о-ом, марш!

И сам впереди бежал всю дорогу.

Бежал и поторапливал:

— Шире шаг!.. Еще шире!.. А ну — кто там растягивается? Кто отстает?.. Раз-два, шире!..

Когда же бежать оставалось совсем немного, лейтенант переводил взвод на шаг и, едва дав отдышаться, требовал:

— Взвод, песню! За-а-апевай!..

Лейтенант и представить не мог, такое не укладывалось у него в голове, как можно войти строем в расположение части, и без чего? Без строевой песни?!

Странное дело: сухой и даже, казалось, черствоватый человек, служака, службист, лейтенант Хаюстов со временем все больше начинал нам нравиться. Было в его характере что-то цельное — давно сложившееся, надежно устоявшееся, а цельные натуры, я давно заметил, всегда привлекают людей, служат примером для подражания.

Как и командир роты, старший лейтенант Галактионов, взводный наш ценил и любил свое оружие, никогда с ним не расставался.

У него были новенькая офицерская портупея, широкий поясной ремень, будто полированная кожаная кобура, в которой хранился вороненый, до блеска начищенный пистолет «Токарев-Тульский». Всю кожаную амуницию — «сбрую», шутил он, — Хаюстов никогда не снимал с себя, даже укладываясь спать. Расслабит ремень, сдвинет застегнутую кобуру с боку на спину или на живот и так засыпает.

Зато в бою пистолет свой он всегда держал в руке. Стрелял редко, но в кобуру почти не вкладывал, держал наготове.

Мне вообще почему-то казалось, что, в отличие от многих, лейтенант наш оружие свое любит не за то, что из него можно стрелять, а за необходимость ухаживать постоянно. Осматривать, протирать чистой тряпочкой, снова осматривать, смазывать, а через некоторое время опять чистить и маслицем лакировать.

Знал он любое стрелковое оружие в совершенстве.

Замок у станкового пулемета — не винтовочный затвор: стебель, гребень с рукояткой. Разобрать и собрать замок не так-то уж просто! А лейтенант наш умел это делать буквально в считанные секунды.

И притом — вслепую.

Как сейчас вижу его, опускающегося коленями на разостланную плащ-палатку. С завязанными носовым платком глазами берет он замок в левую руку, с секунду медлит, словно собирается с мыслями, потом говорит отрывисто, жестко, как будто бы сам себе отдает приказание:

— Итак...

Пальцы его, гибкие и цепкие, как у ваятеля, начинают мять и тискать, быстро обжимать со всех сторон металлическое тело замка, и тот на наших глазах распадается, расслаивается, рассыпается на множество мельчайших деталей. Выждав секунду, лейтенант в строгой очередности собирает эти детали с плащ-палатки, и они в руках его — на наших глазах — моментально сцепляются, стыкуются, как бы сами между собой. Не проходит и минуты, а замок на лейтенантской ладони уже снова сверкает, поблескивая в собранном первозданном виде.

Не успеваем и дух перевести, а Хаюстов нам уже докладывает:

— ...готово!

Мы тоже завязывали себе глаза, соревнуясь друг с другом, пытались вслепую проделывать все хитроумные замысловатые операции по разборке и сборке. У многих это получалось, хотя далеко не так быстро и четко, как у лейтенанта.

В своем командире взвода мы очень скоро разглядели человека незлобивого, волевого и умного. При всей своей строгости, кажущейся неприступности он ко всем внимателен, до конца справедлив: никого во взводе не выделял, придирчиво следил, чтобы все тяготы армейской жизни распределялись на всех поровну. В обращении с бойцами всегда был предельно, до щепетильности, вежлив, обращался только на «Вы».

Мне почему-то особенно хорошо запомнилась манера лейтенанта отдавать честь.

Иные командиры, когда нужно отвечать на приветствие подчиненных, делали это подчас небрежно: чуть-чуть, как бы нехотя, ленясь приподнимали полусогнутую правую руку до уровня плеча. Случалось, и вовсе не приподнимали, ограничиваясь кивком головы. Выглядело это в общем-то демократично, приветливо, многим солдатам такое «штатское» обращение к себе даже нравилось.

А наш лейтенант ни на йоту не отклонялся от требований Устава и тут. Кто бы с ним ни здоровался — начальник или подчиненный — со всеми был одинаково официален. Обязательно вытягивался во фронт, четко, с легким пристуком сдвигая каблук к каблуку. Взмахом руки, поднося ладонь к виску, удивительно напоминал легкое и упругое движение птичьего крыла.