Записки совсем молодого инженера - страница 12

Глупо как-то все вышло.

Он думает о том, что было.

Но теперь хорошо.

Он думает о себе.

Правда, они теперь могут подстеречь на улице.

Он думает о том, что будет.

И когда сеанс тихо-мирно кончается — люди встают; они улыбаются, вспотевшие, и говорят о картине; совсем уже забыто все, что случилось, — теперь, на свету, он такой же, как все, — он берет Зину за руку, и толпа выносит их к выходу.

Он не ускоряет, не замедляет шаг. Он не оборачивается и не глядит по сторонам. Ведет ее за руку и даже говорит что-то, но только иногда невпопад, а иногда задумывается и молчит.

— Ну что же ты? Слышишь? Я думаю, надо пройтись пешком. Не поедем на трамвае — народу много, давка будет.

— Да. Пойдем пешком.

И они уже на улице. Тает снег.

И все по-прежнему. Только народу чуть больше идет вдоль стен, да на стенах уже светятся окна, и везде горят огни — тоже все совсем обычно. Но он идет, и, не глядя, чувствует — они здесь.

А потом она остановилась, и как тогда — в зале — ему хотелось прижаться к теплой спинке, вцепиться в ручки кресла и закрыть глаза, сидеть, сидеть, — так теперь он медлил и не подымал глаз от земли: не хотел видеть и чтобы что-то было. Так прошло мгновение, а потом он взглянул.

Те трое стояли перед ними, загораживая дорогу.

Со стены капало, на остановке гудели трамваи. И много-много людей обходило их, толкая и задевая плечами, а иногда они ругались: «Встали посреди дороги…» Он был один, и все было просто.

Тот, что пониже, схватил Зину за руку и потянул к себе. А она поскользнулась, чуть не упала, и он, стараясь удержать ее, повернулся и вдруг увидел краем глаза, что Черная Шапка стал ближе. Это была опасность. Он откинулся назад и попробовал увернуться. Но было поздно, и Черная Шапка, ударив его справа под ребра, свалил его на панель.

Вот теперь опытные мужчины заметили бы, что били со знанием дела. Это самый хороший удар — бить в живот. Если ударить ногой, то человек, может лишиться чувств на десять минут. Но Черная Шапка был выше, да к тому же он, очевидно, доверял своим рукам — он ударил рукой, и юноша только немного увернулся.

…Он понял это, потому что не потерял сознания, но дыхание остановилось вдруг. Он упал — и не почувствовал, как упал. Он лежал на животе. Руки дергались среди грязного снега. И секунды шли, а он никак не мог вдохнуть или выдохнуть, и это было так тяжело.

Люди наклонились. Его оттащили и, прислонив к стене, оставили, но он не мог сидеть, и тогда большой квадратный мужчина стал держать его за плечи. Сверху капало. И все было мокро вокруг. Руки мокрые. И асфальт тоже в снегу. Снег таял. А он приходил в себя. Так стало лучше.

И Зина рядом — он приподнялся. Потом сел. И опять, держась за стену, стал подыматься. Люди стояли вокруг — полукругом и тесно. На него глядели. И по-прежнему много людей шло по тротуару. Но и на мостовой и вдоль тротуара стояли люди, они тоже глядели куда-то — в одну сторону, и он понял тогда, что и теперь еще не все кончено, и знал точно, куда они смотрят.

— Их ловят? — спросил он нелепо.

— Их поймают, — сказала Зина.

— Их поймали, — сказал квадратный мужчина.

Он тоже глядел и вот увидел.

Вели только двоих — Черную Шапку и того, пониже, а третьего он и сам как-то не разглядел прежде. Их вели те, у кого были красные повязки. Забегали вперед мальчишки, и все оборачивались.

Пока он лежал, избитый, и сидел, потом стоял, поднявшись, он думал спокойно, что еще не все кончено и надо что-то делать, а он ничего не может делать, и потому — виноват. Сейчас, когда все было кончено и без него, и все — именно так, как надо, ему стало легче. Но вот мимо вели Черную Шапку — теперь шапка была посажена почему-то задом наперед, а брови были открыты и лицо в крови. Мерзавца вели — и ярость сжала ему горло. Он задохнулся опять.

Все было кончено, но именно этого человека, который шел мимо, он бы задушил сейчас, и дали бы ему автомат — он бы пристрелил его как собаку. Этого — с его бровями и черной шапкой. Его одного — мерзавца, гада…

Он задрожал. Сердце билось. И забыл боль. И каждая жилка его трепетала от ярости. Тот шел и хотел вырваться. Двое держали его, но он то стаскивал их на мостовую, и тогда они все шагали прямо по сугробам, или он цеплялся за стены, за водосточные трубы. Пришли еще два дружинника и взяли его крепче. Он бился и дергался. Он хрипел. И вдруг закричал. Диким криком. Яростно. Коротко. Как зверь…