Записки театральной крысы [старая орфография] - страница 9

Всякій испанецъ поблагодаритъ меня, если ему взбредетъ въ голову, на основаніи этихъ строкъ, потолкаться по обширной территоріи Народнаго Дома.

Крысаковъ, по крайней мѣрѣ, пришелъ въ восторгъ.

— Какой просторъ! Какія милыя славныя лица… Вотъ онъ настоящій русскій народъ. И какое искреннее веселье!

Туть же онъ заговорилъ съ однимъ парнемъ, восхищенно глазѣвшимъ на измазанныхъ мѣломъ клоуновъ.

— Энто, стало быть, скоморошество вдругорядь причинно и изничтоженію кручинушки, котора, какъ змѣя злоехидная, сосетъ-томитъ молодецкую грудь… Взираешь на таку посмѣху, да и только тряхнешь кудрями.

Дѣйствительно, у парня на лицѣ выразилось сильнѣйшее желаніе тряхнуть кудрями — только не своими, а Крысаковскими.

— Ты чего ко мнѣ привязался, — сказалъ парень очень угрюмо, — я-жъ тебя не трогаю.

— Ничего, ничего, не обижайся, — примирительно сказалъ Мифасовъ, покрутивъ за спиной Крысакова пальцемъ около лба. — Не бойся, милый; онъ добрый.

— Вотъ смотри, что значитъ наметавшійся глазъ, — шепнулъ мнѣ Крысаковъ. — Стоило только поговорить мнѣ съ нимъ двѣ минуты, какъ я уже знаю, кто онъ такой… Онъ полотеръ!

— Вы полотеръ? — спросилъ Мифасовъ парня.

— Нѣтъ, — общительно сказалъ парень. — Я газетчикъ. Газетами торгую.

— Но, можетъ быть, вы газетами торгуете просто такъ… изрѣдка, для удовольствія? — съ нѣкоторой надеждой спросилъ Крысаковъ.

— Кой чортъ для удовольствія! Съ восьми утра до восьми вечера не очень-то постоишь для удовольствія.

— Ага! Но вы, вѣоятно, все-таки изрѣдка натираете полы? Такъ, знаете, просто, для практики.

— Да чего-жъ ихъ тереть-то? — удивился парень.

— Ну, просто такъ… У себя въ квартирѣ, а? Паркетъ, а? Знаете, такой… квадратики.

Парень съ сожалѣніемъ поглядѣлъ на Крысакова, сочувственно кивнулъ намъ головой и отошелъ.

Ни въ какомъ Луна-Паркѣ не встрѣтишь такого веселья на «чертовомъ колесѣ», какъ въ Народномъ Домѣ.

Я видѣлъ катающихся въ Луна-Паркѣ: мрачно, страдальчески сдвинутыя брови, отчаянныя лица людей, которые рѣшили путемъ катанья на колесѣ порвать нить надоѣвшей жизни, стоны и охи, когда колесо разбросаетъ въ разныя стороны всю эту кучу скучающего человѣческаго мяса.

Не то въ Народномъ Домѣ. Прежде всего, здѣсь на «чертовомъ колесѣ» катаются титаны, выкованные изъ желѣза. Не успѣетъ колесо остановиться, какъ на него со всѣхъ сторонъ, подобно лавинѣ обрушиваются чековѣческія тѣла; со всего размаха, съ трескомъ и хрустомъ костей бросается веселящійся русскій народъ на деревянное колесо. Въ одну минуту образуется живая гора изъ перепутавшихся рукъ; ногъ, головъ…

— Вжжж!.. — вертится колесо — и вся эта живая гора, какъ щепки со страшнымъ стукомъ, громомъ и грохотомъ разбрасывается въ разныя стороны.

— Крѣпко нынче стали людей дѣлать, — задумчиво сказалъ Мифасовъ, глядя на мальчишку, который, сдѣлавъ двухаршинный прыжокъ и, шлепнувшись животомъ о деревянный полъ, вдругъ завертѣлся вмѣстѣ съ колесомъ, вылетѣлъ на барьеръ, ударился объ него головой и дико захохотал, не обращая вниманія на то, что какой-то рыжій мужикъ топчетъ каблучищемъ сапога его грязную рученку.

Весело, чортъ возьми. И никто ни на кого не обижается.

Наконецъ-то бѣдный, безправный русскій народъ достигъ идеала своей національной игры: мала куча — крыши нѣту.

На особой эстрадѣ — танцы. Здѣсь, въ Народномъ Домѣ — танцы — священнодѣйствіе. У всѣхъ серьезныя, углубленныя и какъ-то внутренно просвѣтленныя лица.

Кухарки отплясываютъ съ благоговѣйнымъ выраженіемъ огрубѣвшаго у плиты лица. Модистки танцуютъ съ опредѣленнымъ убѣжденіемъ, что это не шутки, не игрушки, и что громкій голосъ или смѣхъ — звучалъ бы въ данномъ случаѣ кощунственно.

Мы долго не сводили глазъ съ военнаго писаря, который думалъ, что онъ Нижинскій, — и танцовалъ такъ, будто бы весь свѣтскій, административный и дипломатическій міръ Парижа собрался полюбоваться на него. Мы видѣли писаря, разочарованнаго аристократа, который танцовалъ, еле-еле шевеля ногами, и которому все надоѣло: и этотъ блескъ, шумъ и, вообще, вся эта утомительная свѣтская жизнь. Мы видѣли какого-то восторженнаго человѣка, съ глазами, поднятыми молитвенно къ небу.