Заря счастье кует - страница 14
– Ох, шатун ты медведица! – клял сибирскую осень Михайло Максимыч.
И все-таки разыскал, разыскал он ту пару погожих деньков!
Вспомнил, с какой прохладцей, с каким благодушием принимались в тот год за уборку: с дремотой, с перекуром. Позабытым осталось суровое, словно команда «в ружье», старинное русское слово – страда. Страда – и прямой становился горбатым, страда – и горбатый являлся прямым.
А вспомнить Некрасова...
Закат солнышка определяли, глядя на серп: перестал или нет пускать «зайчиков». Хлеб, живой хлеб обнимала живая ладонь...
Сейчас машины. Могучие, умные и безустальные машины. «Не от них ли нисходит на нас благодать! – задумывается Михайло Максимович. – Сладкогубая этакая подремотка. Обнадеянность. Мол, все могут! Могут, конечно, ежели человек…»
Да. Человек и комбайн – в поле воины. Краснодарский механизатор, приехавший на уборку в Сибирь, подсчитал: он намолотил столько хлеба, что хлеб этот за год действительной службы не съесть современной дивизии. Разве это не силища – человек и комбайн!! Но всегда ли и в каждой ли механизаторской душеньке жив тот тревожно-набатный порыв одоления, личной отмобилизованности, совестливого непокоя поспешения на зов отягченного колосом поля! В страду не день принадлежит человеку, а человек – дню. Живой хлеб сберегают, спасают ладони твои. Он – могущество Родины, а ты ей присягал. Он – румянец и мускул родного народа. Оцени же себя, человек! Взвесь в себе два различных глагола: «могу» и «могу».
Выйди парни с таким вот настроем на ту, снегом битую, жатву – нашлись бы они, два погожих денька. Три нашлись бы!
«Маху дал ты, Михайло Максимыч... Не встревожил парней, не ударил в набат».
Хорошо, что урок пошел впрок.
Как дотошно, придирчиво принимают механизаторы вышедшие из ремонтных мастерских «Сельхозтехники» трактора и комбайны. Носом – в каждую щелочку, пальцем – в каждый зубок шестеренки. Молодцы. Ведь бывалое дело: комбайн, числящийся до уборки в «ножах», после третьего круга, оказывается, даже и не в «серпах» – в дураках. Хлеб стоит, и гора железа стоит. Не позорище ли! Не отменнейшее ли головотяпство! Не лора ли хозяйствам заручаться гарантийными обязательствами «Сельхозтехники» на отремонтированные в ее мастерских машины и в случаях несостоятельности, недобросовестности, когда, как говорят, сделано «на соплях», «на живульку», предъявлять этой уважаемой организации материальные санкции! Хватит шутить с урожаем. Преступно с хлебом шутить.
Комбайны у «Колоса» были тщательно загерметизированы, обкатаны, опробованы на малой страде – на горохе и ржи. Опробованы в скоростях, в диапазонах нагрузок, шла «пристрелка», примерка к грядущей «пшеничной страде». За любые пятнадцать минут, «крайний срок – полчаса», как докладывал Винокуров, его козырные «ножи», словно бы по сигнальной ракете, готовы и жаждущи были вонзиться в хлеба и по двадцать часов в календарные сутки не укладывать в ножны свои лезвия.
«У нас двадцать семь ножей»,– потрясая «холодным оружием», защищал Винокуров «дитенка зеленого» – хлеб.
«У нас двадцать пять коммунистов»,– ставила в этот остро отточенный ряд Людмила Андреевна Смольникова двадцать пять нацеленных и отмобилизованных человеческих воль.
Опытнейшие механизаторы, они с первого круга повели за собою бывалых, умелых товарищей, ободряли и опекали зеленую молодежь, вставшую первый сезон за штурвал, они первыми зажигали (идем в ночь) подсветы и фары и последними выключали мотор. Двадцать пять отмобилизованных, нацеленных, словно лезвия, воль – они-то и взгорячили и сотворили тот страдный и упрямый настрой, когда каждому жаждалось, звалось отдать хлебу силу, полсилы, еще четверть силы, да еще разыскать в себе силы на круг.
...Вчитываюсь в строки постановления ЦК нашей партии «О дальнейшем улучшении организации социалистического соревнования» и ухожу памятью в тот нелегкий и грозный «колосовский» сентябрь. Какую же, воистину, неодолимую силищу, какие подспудные резервы человеческого «могу» способна вызвать к жизни ревнивая, честолюбивая, высоконравственная атмосфера соревнования!