Заря вечерняя - страница 44
— На бойню ему пора. Старость, она, брат, не радость, ревматизм и все прочее…
Афанасий тогда вроде бы согласился с ветеринаром: годы, конечно, у Горбунка немолодые, но дело тут вовсе не в возрасте — в сухое место надо Горбунка, в тепло, и весь ревматизм как рукой снимет. Но где его найдешь, это тепло — кругом ведь вода, сырость…
Ко всему вроде бы уже привык Афанасий, живя возле моря. Но под осень, когда начались первые холода, подстерегло его еще одно огорчение.
Проплывая как-то на плоскодонке мимо старой Благовещенской церквушки, он вдруг обнаружил, что ее золоченные в прежние времена маковки и колокольня накренились в сторону Великих гор и, казалось, вот-вот начнут падать. Афанасий вначале этому не поверил, думал: может быть, это какой-либо обман зрения. Он отплыл на середину моря, чтоб посмотреть на церквушку издалека, проверить себя. Но и отсюда, из самой морской стремнины, было хорошо видно, что церквушка клонится к Великим горам, оседает левым крылом в землю. Тогда Афанасий причалил к берегу и начал обследовать церквушку со всех сторон, заглядывать в ее окна и подвалы.
Церквушка эта была памятна для Афанасия. Здесь, говорят, его крестили, сюда он бегал мальчишкой в вербное воскресенье за «святою» лозой, здесь озорничал тайком от родителей во время всенощной, здесь же перед самой войной обвенчался с Екатериной Матвеевной. В то давнее теперь время молодые не стали противиться родителям, согласились на все, что те требовали — им главное было, чтоб скорее вместе… Но теперь, на старости лет, они, признаться, не жалеют об этом венчании. Запомнилось оно им. И не столько тем, как водил их священник вокруг аналоя, как держали над их головами свадебные венцы, сколько тем, что на миру, при народе поклялись Афанасий и Екатерина Матвеевна любить и беречь друг друга до самой старости, до последнего своего часа. Обещание их оказалось крепким, через все испытания они прошли: через войну и горе, через всякие послевоенные беды и неурожаи, а вот ни разу не огорчили, не обидели один другого…
Закрыли церквушку уже в пятидесятые годы. Так и то сказать, последний попик оказался совсем уж человеком никчемным — пьющим. На что старушки терпеливые в вере, а и те, глядя на него, жаловались: «Господи, за что ж нам такое наказание?!» Церквушку хотели было вначале разрушить, взорвать, как в те времена не раз, говорят, делалось в других местах. Но потом удержались, сняли только позолоту с куполов да и оставили в покое…
А не так давно вдруг оказалось, что церквушке этой цены нет. Что она едва ли не самая древняя во всей округе да еще и построена и расписана какими-то известными мастерами.
Церквушку кинулись ремонтировать: поставили леса, завезли кирпич и дерево. А потом неожиданно все застопорилось на долгие годы: то ли денег не хватило, то ли еще по какой причине…
Но надежда все-таки у староозерцев жила. Думали они: рано или поздно, а дело все же с места стронется, церквушку отремонтируют, и станет она опить глядеться в ясные воды золочеными маковками.
Надеялся на это и Афанасий.
И вот — на тебе — падает церквушка, оседает в землю, и ничем ее уже, судя по всему, не спасешь.
Афанасий это сразу понял, как только заглянул в церковные окна. Весь подвал в ней был затоплен грунтовыми водами, штукатурка во многих местах пообвалилась, святые лики, рисованные мастерами на стенах, глядели скорбно, уныло. Несло из церковных окон, словно из Володиного погреба, гнилью и тленом.
Афанасий отошел к колокольне, окинул ее взглядом от затопленного основания до самой макушки, до дубовых нестареющих перекрытий, на которых когда-то висели колокола. Голова у него закружилась, глаза от высокой поднебесной синевы затуманились, и Афанасию показалось, что колоколенка еще больше накренилась и куда-то плывет, падает, обгоняя осенние дымные облака.
— Чего ищешь? — неожиданно окликнул его кто-то за спиной.
Афанасий оглянулся и увидел перед собой крохотного, высохшего, как сосновая щенка, старичка Гулену. Грешным делом, Афанасий думал, что он давным-давно помер, а он, надо же, топает еще понемногу, живет…