Защитник Седов - страница 10

— Зачем же вы?.. — начал я.

— А мне интересно. Соскучился по литературной среде, — угадал он мой вопрос.

— Ну да, — посочувствовал я. — А тут наши ребята вас заграбастали и сразу — в агитаторы!

— Да нет, что вы! — удивился он. — Никто мною даже и не интересовался. Это я сам напросился.

«Ну и чудак! — подумал я. — Надо же! Сам напросился. Мог бы себе преспокойненько приходить раз в месяц, платить членские взносы, и никто бы о нем даже и не вспомнил… Ну, ничего! Пусть теперь побегает! При такой-то комплекции — скоро взвоет».

Но прошел день, другой, третий… Зверев не взвыл. Похоже было даже, что работа агитатора ему нравится. Во всяком случае, на полной добродушной его физиономии неизменно сияла радостная, довольная улыбка.

Высокая должность бригадира не избавляла меня от необходимости и самому тоже ходить по квартирам в паре с кем-нибудь из «подчиненных». И однажды я отправился в такой обход вдвоем со Зверевым. Всю дорогу мы болтали без умолку, понимая друг друга с полуслова. Немудрено: у нас было много общего. Возраст, интересы, пробуждающееся понимание окружающей нас реальности, одни и те же любимые книги. В те времена откровенничать с малознакомыми людьми, да еще на политические темы, было не очень-то принято. Но мы были молоды, беспечны. А кроме того, по двум-трем словно бы невзначай брошенным фразам сразу поняли, что на многое глядим одинаково. И вот, не удержавшись, я спросил его:

— Слушай! Какого черта ты напросился на эту дурацкую работу? Неужели тебе это и в самом деле интересно?

— Еще как! — ответил он. И я сразу поверил, что не врет. Что вся эта, как мы тогда говорили, муть действительно ему интересна. Интересна по-настоящему. Я тогда не подозревал, что вскоре это унылое и, как мне представлялось, совершенно бессмысленное хождение по квартирам станет интересным и мне тоже.

Но тут надо сказать несколько слов об одной важной особенности тогдашних предвыборных кампаний.

Как я уже говорил, главная задача агитатора заключалась в том, чтобы во что бы то ни стало, хоть кровь из носу, проголосовали все его избиратели. Каждый уклонившийся от голосования — это было ЧП, которое долго потом обсуждалось, мусолилось на всевозможных собраниях и ставилось агитатору в вину.

В связи с этим избиратели начинали ощущать себя людьми важными, влиятельными, они вдруг осознавали, что от них, от того, как они поступят, зависит чья-то судьба. Забитый и напрочь забытый государством обыватель в дни, предшествующие выборам, и особенно в самый день выборов начинал вдруг чувствовать себя хозяином положения. В лице агитатора само государство, вечно что-то от него требовавшее, что-то ему приказывавшее, обращалось к нему с просьбой. Льстило, о чем-то его умоляло, даже подлизывалось к нему. Человек, привыкший сознавать, что он весь, со всеми потрохами зависит от государства, на короткое время обретал другое сознание. Он чувствовал, что роли переменились. У него возникала иллюзия, что вот сейчас, пусть ненадолго, пока не пройдет день выборов, государство нуждается в нем и даже от него зависит.

В распоряжении обывателя вдруг оказывалось мощное оружие против всевластного государства. Оружием этим были слова: «Не пойду голосовать!» И вот тут-то и открывались совершенно поразительные коллизии, ситуации, сюжеты, каждый из которых мог соперничать с лучшими сюжетами Зощенко. Один говорил, что он не пойдет голосовать, потому что его ошпарила кипятком стерва жена, и пусть эту стерву немедленно от него отселят. Другой — потому, что в их коммунальной квартире вдруг поменяли ванну, которая была исправна, но забыли поменять унитаз, который был неисправлен, и теперь всем жильцам приходится бегать по нужде в общественную уборную к Никитским воротам. Старушка, проживавшая в опрятной и даже уютной комнатке, в ответ на вопрос, почему она отказывается голосовать, молча распахнула занавеску, за которой находилась общая, коммунальная уборная. От прочих жильцов квартиры эту уборную отделяла дверь, а от ее комнаты — только вот эта ветхая занавеска.

Привыкнув к подобным сценам и точно зная, что я бессилен что-либо изменить в жизни этих людей, я тяготился вынужденными визитами. А мой новый друг с неиссякаемым любопытством впитывал в себя каждую новую ситуацию, жадно расспрашивал каждого о причинах, из-за которых он отказывается голосовать, и все время записывал что-то в свой толстый блокнот.