Затор на двадцатом - страница 16

— Братка Иван!.. Может, как-нибудь до получки дотяну, — взмолился Павел. — А то мне ничего не останется.

— Ничего, останется! Это тебе не подсобные работы. Где ты живешь? Все в дежурке?

Павел кивнул.

— Глупости! Какой там отдых. Сегодня скажу завхозу, чтоб организовал тебе койку в бараке. Ты и постель не получил?

— Нет.

— Надо получить. Запомни, Павел, что у нас рабочий — первый человек в государстве. Ему даются все права. Он должен не только работать, но и жить как человек. А на тебе костюм… Ну это мы сделаем после получки.

И тут Дубовик понял, что жизнь его ломается. Он пришел в дежурку, вытащил из-за пазухи кошелек, пересчитал деньги. Было их более двух тысяч. Он вздохнул: стало жаль этих денег. Он вздохнул еще раз, однако вытащил из пачки одну пятерку и положил ее в верхний карман. Вымотает ли Свирщев из него душу или нет, это еще не известно, но деньги-то вымотает. Валенки, шапка. А потом новый ватник, штаны.

Захотелось есть. Он достал с полки буханку хлеба и съел ее всю, запивая холодной водой. Потом пошел в склад за рукавицами и выбрал, как ему показалось, самые лучшие. Оттуда пошел в парикмахерскую и около часу сидел в кресле, пока его стригли и брили. Сидеть было приятно. Из парикмахерской пришлось идти в баню.

Назавтра он опоздал на работу, потому что после бани хорошо спалось. Пришел на склад, когда все уже были в сборе. Ночная смена ушла на отдых, но погрузка еще не началась — не было машин.

Когда он остановился у эстакады, Довнар взглянул на него и схватился за живот.

— Не могу, хлопцы… Умру или лопну, — стонал он, заливаясь смехом. — Я же его не узнал. Вот обработали человека. Спасите, люди! А портянки из сапог все так и торчат.

Павел стоял, неловко поворачиваясь на месте, круглолицый, как молодой месяц.

Через несколько дней Дубовик переселился в барак. Прежде чем перейти туда, он снова достал заветный кошелек. Долго считал и пересчитывал деньги, стонал и вздыхал. Он то отсчитывал от общей суммы часть денег, то клал их обратно, потом снова отсчитывал. Наконец, не считая, вынул несколько десяток и пошел в магазин.

Тут он долго стоял у прилавка, до тех пор, пока вышли все покупатели и наступило время закрывать магазин.

— А тебе что? — не очень приветливо спросил его продавец.

— Мне? Шапку и… валенки.

— Какой размер?

— А я, братка, не знаю.

— В таком случае примерь, какие подойдут.

Дубовик целый час выбирал и примерял шапку и валенки, пока наконец нашел по себе.

Когда стал отсчитывать деньги, заныло сердце. Он хотел что-то сказать, но махнул в отчаянии рукой и вздохнул.

Из магазина он вышел, держа под мышкой валенки, а в руках — шапку.

Утром, собираясь на работу, он думал, как будет над ним смеяться Федор. Но этого не произошло. Довнар долго оглядывал его, будто какое-то чудо, будто не веря, что перед ним настоящий Павел Дубовик. Наконец сказал:

— Ну взгляни, Иван! Видел ты такое мурло! Если бы на него, черта, надеть хороший костюм, он был бы настоящий красавец.

— Видный мужчина, — ответил Свирщев.

Установилась погода, и вывозка леса пошла полным ходом. Месяц приближался к концу. Вначале из-за снегопадов и метелей нарушился график вывозки. Теперь же он установился и грузчики стали перевыполнять план. Они старались как могли. От их работы в значительной мере зависело перевыполнение плана.

Павел Дубовик постепенно вошел в бригаду как равноправный ее член, и хотя у него не было такой ловкости, как у других грузчиков, но была сила, заменяющая ловкость.

В дальней делянке открывался новый лесной склад. Надо было проложить к нему автотрассу. Довнар послал туда часть своей бригады подготовить эстакаду для погрузки леса.

Тем грузчикам, что остались, — а их было только четверо, в том числе и Дубовик, — хватало работы. Приходилось работать без передышки.

Павел Дубовик начал теперь понимать, что он в бригаде не последний человек. Без него ни одно бревно не поднимали на машину. Ему иной раз даже хотелось прикрикнуть на Довнара, когда из-за того была заминка в работе. Но этого он себе еще не разрешал и только злорадно усмехался. «Ага, — думал он, — кричать любишь, а сам-то не очень…»