Затворник - страница 20

— Дело так было: — Начал Коршун — я тогда уже давно был в дружине великого князя, и в ту самую ночь как раз стоял у него в дверях, перед покоями. Трое нас стояло. Вот-вот ночная стража кончалась, и уже готовились по своим лавкам идти. Вдруг, на самой утренней заре, гляжу: идут к нам Старший с Молнием, я-то тогда еще их не знал, ни в лицо, ни по именам.

Он ко мне подошел и говорит, спокойно так: «Пойди, добрый человек, скажи обо мне князю»

Я удивился, спросил кто он такой, и как по дворцу прошел мимо прочей стражи. А Старший мне отвечает. «Ты — говорит — на меня не сердись, а пойди и скажи князю, что пришел такой-то, просит его выслушать.»

Я так и сделал. Пошел, разбудил князя. Светлый тоже сначала глаза выкатил, спросил, в уме ли я. А я все отвечаю как есть, так мол и так: пришел какой-то дед, называется Старшим с Белой Горы, и просит слова. Князь тогда велел его привести, да самому вернуться со стражей. Сам не испугался нисколько — старик не из пугливых был! Только приказал снять булаву со стены, да подать ему, на всякий случай. Я за учителем сходил, привел как велели. Так мы и стали его слушать, впятером — князь, нас-дружинников трое и Молний.

Перво-наперво Старший извинился, что пробрался, как вор, тайно посреди ночи. Если бы, говорит, вышел в открытую из Засемьдырска, то не прошел бы и трех дней без боя, и с князем бы не увиделся. А говорить с князем ему надо было позарез. После сказал, что пришел просить милости, но не для себя, и не для Смирнонрава, а для всей ратайской земли.

Потом уже стал главное слово держать. Как он говорил — мне так пересказать. В песнях о древних витязях говорят так сильно, да со всей такой сущей правдой. Вот, брат-Рассветник, наверное, смог бы тебе пересказать. Если коротко, то примерно вот, что:

Говорил он, что земля кругом стонет, а князь этого не слышит. Что его двор для стона заперт, а слушает он только Ясноока, да свору его брехунов шелудивых. А кто честные люди, те головы поднять не могут от страха перед лютостью затворника. Но что открыто не говорят — добавлял Старший — то меж собой шепчут, будто в ратайской земле, не один княз стал, а два — один светлый князь, другой черный князь-пещерник. И что светлые князья закон и правду носили на знаменах, а темный князь теперь своими корявыми костылями топчет, как мусор. Говорил учитель, что в стране больше ни закона, ни правды нет, и обычая нет — осталась одна колдуновская воля! Ни чести, ни справедливости тоже больше нет! Остался, говорит, один страх — висит над всеми как черная хмара, и душит всех. И еще он сказал, мол, чести Светлого большой позор из-за того, что эта зараза ползет по стране с его великокняжеского двора.

Князь, слушал его, молчал, хмурился как филин, а сам кулаком голову подпирал, да глядел в пол. Потом спросил, а вправду ли верно слово Старшего. А тот ему в ответ: «Спроси, говорит, не у меня, а у тех твоих старших дружинников, которые тебе честно служили до колдуна, у тех-то и тех!» И князю тут нечего было сказать — этих первейших витязей он давно кого изгнал, кого казнил. Старший ему предложил тогда спросить у больших стреженских бояр, которые служили княжескому роду, сколько Стреженск стоит. И снова князь промолчал, потому что колдун честнейшие боярские семейства истребил и рассеял его руками. А учитель тогда добавил, что если и этих не спросить, то может быть надо ударить в вечевой колокол, и посоветоваться со всем народом. Ведь и отец, и дед Светлого в важных делах делали так!

Князь подумал, и согласился, что это верно. Но добавил, что Ясноок тоже ему преданно служил. Он ведь княжеский стол под Светлым уберег, когда Храбр на него посягал.

А Старший ответил, что уберег-то колдун уберег, только не для Светлого, а чтобы самому через князя владеть Ратайской Землей.

Князь тогда напомнил, что Ясноок страну защитил от Дикого Поля.

А учитель ему в ответ, что защитить-то он — защитил, а теперь сам терзает хуже врага.

Снова князь молчал. И мы молчали.

Потом, подумав, Светлый нам сказал: «Идите-ка и разбудите тех-то и тех-то» — назвал с десяток из дружины, которых он считал самыми преданными из оставшихся. «Будем — говорит — совет держать!»