Завещание Афанасия Ивановича - страница 4

От Одессы до Волги прошли огнем. Великие были походы. А кто их опишет? Свидетелей мало осталось. Вон — Афанасий Иванович… Он нас водил. Так он молчит… Знаете, какой силы был человек? Конь под ним стонал в бою. Бывало, белые за сто верст услышат, что Афанасий Иванович идет, и начинают кашлять. В Железной дивизии у него были исключительно добровольцы — партизаны — донцы, кубанцы, терцы, и из Украины, и из Великой России, киргизы, черемисы[5], военнопленные мадьяры, немцы.

Мирных грабить не позволял. «Победил в поле — все твое, а мирным ты брат…» Бывало, войдем в город, и, конечно, через день, через два — бегут бабенки в штаб дивизии, воют, стервы, больше, чем нужно: у одной поросенка стянули, к другой под подол неаккуратно забрались, третья, дура, полотно на плетне повесила — сперли, конечно, на подвертки. Значит — жалобы мирного населения. Наутро трубачи играют сбор. Выстраивается дивизия. Выезжает перед фронт Афанасий Иванович: на нем всегда коричневая черкеска, шашка в серебре, шапочка-кубанка… Конь… Ах, конь был у него, вороной, Ворон, — одними ушами танцует… Афанасий Иванович начинает говорить тихим голосом, по фронту так тихо — только слышно, как позванивают удила. «Сколько раз говорил я вам, негодяи: красть и насиловать стыдно красному бойцу…» И пошел, и пошел… Говорит и шажком едет вдоль фронта. Голову поднял, глаза без прощения: «Виновные — перед!» И выскакивают перед фронт виновные, белые как бумага. Он спрашивает: «Больше никто за собой ничего не знает?» Молчат… «Ну, ладно, два дня даю сроку. Подумайте, если кто виноват, — время есть. А через два дня не жалейте. Расстреляю перед фронтом…» Подъезжает к виновным, глядит в глаза. И они тут же во всем сознаются… Смотря по человеку: иного под арест, иному руку на шею положит, и тот валится с коня без памяти… Боялись, но — ах, как любили его…

А в бою… Дрогнет наша часть — смотришь, Афанасий Иванович на Вороне тут как тут… И рост у него в бою был вдвое выше. Не то что врагам, самим страшно: как кинется он рубить шашкой — летят головы, валятся кони…

Много было славных дел, а громче не было, как переход через Гадарский перевал. В Грузии в то время были меньшевики, в Баку сидели англичане, в Батуме — турки. На Кавказ и не сунься. Афанасий Иванович повел Железную дивизию прямо через хребет, без дорог, чтобы свалиться меньшевикам на голову… Тут и Наполеон, и Суворов в затылке бы почесали…

Взобрались мы на ледяные вершины и стали спускаться. От движения дивизии поднялся снежный буран. Иные всадники падали в бездонные пропасти. Впереди — Афанасий Иванович на Вороне, закутанный в бурку. Как поползла с гор по снегам наша дивизия, — потянулся сзади кровавый след: спускались на задницах… А Афанасий Иванович не оглядывается — вперед, вперед… Пушки, зарядные ящики, пулеметы спускали на канатах и самокатом, и свалились мы, почти что с неба, к теплому морю, под самый Батум, — турки нас без боя впустили в город.

Прошлой весной заехал я повидаться к Афанасию Ивановичу на хутор. Встречает меня его жена — заплаканная. «Что такое?» Махнула рукой. Подходит работник, берет у меня лошадь, — тоже серьезный. «Нездоров, что ли, Афанасий Иванович?» — «Ночью нынче Ворон пал». — «Как? Сдох Афанасия Ивановича боевой конь?»

Оказывается, шурин Афанасия Ивановича загнал Ворона, после этого не выводил как следует; ночь была холодная, конь застудился, получил воспаление легких. Афанасий Иванович выписал из города трех ветеринарных врачей, сам не спал десять суток. Добрый конь боролся со смертью. Войдет на конюшню Афанасий Иванович, — и Ворон мордой тычет себе в грудь, показывает, где болит. Подходит врач с клистиром, и Ворон сам отворачивает хвост. Десять суток был на ногах, — такой добрый конь, и только нынче ночью лег — почувствовал конец. Афанасий Иванович поцеловал его морду и ушел. До утра сморкался и писал.

Я пошел в горницу. У стола сидел Афанасий Иванович, глядел в окно на степь. Глаза у него были красные.

«Умер старый боевой товарищ, значит — и мне скоро в могилу… Вот, и он указал на исписанную бумагу, — прочти, и чтобы так все было сделано, как тут я сказал».