Заводная обезьяна - страница 16
- Тебе не холодно? - спросил Сашка.
- Не...
- Африка, а холодно...
- А, может, это и не Африка? - тихо спросила Анюта.
- Это как же?
- Вот учили в школе: Африка! Африка! И вот вдруг я ее вижу. Берег как берег. Ветер как ветер. А ведь там где-то жирафы...
- Ну и что?
- Жирафы!!
- Ну, жирафы.
- Не верится мне, понимаешь... - Сашка засмеялся. Но не нахально уже.
- Видишь ковшик у Большой Медведицы тут кверху дном. А вон Венера, видишь? Прямо фонарь, да? - Сашка говорил и чувствовал, как плечо Анюты касается его руки. И звезды он указывал другой рукой, левой. - А вон созвездие Ориона... Как бабочка. Крылья видишь? А вот Южный Крест. Кривой, видишь?
Анюта молчала.
- В России Креста нельзя увидеть...
Ветер был мягкий и влажный, но после уютно прокуренного тепла каюты он показался Бережному зябким. Николай Дмитриевич не ушел, однако. Ему даже захотелось немножко замёрзнуть, а потом лечь в постель и согреться. Скорее уснешь. Чиркнул спичкой, упрятав огонь глубоко в ладонях, поднес к лицу. И только теперь они увидели его. Маленькое желтое пламя странно высвечивало снизу его нос и брови, оставляя в тени глаза. Но Анюта сразу узнала Бережного.
- Пойдем, - сказала Анюта совсем тихо.
- Куда?
- Спать. Поздно уже...
Они прошли мимо Николая Дмитриевича, чуть не задев его, Анюта впереди, Сашка сзади. Шагнули в светлый, привычный мир коридора. И свет тотчас все поломал; ничего уже нельзя было сказать так, как говорилось там, на баке, в ночи, и они молчали.
- Покеда, приятных снов! - бросил он чужим и резким голосом и заторопился.
Анюта раздевалась и думала о Сашке. Легла и все думала. Ей казалось, что она не заснет, вот так будет всю ночь думать и думать, ей хотелось все обдумать. Но заснула она быстро и покойно.
В каюте № 64 Фофочка во сне чувствовал, что спать осталось недолго, что самое большее через час ему заступать, томился этим сознанием, и, когда Сашка щелкнул замком, он встрепенулся.
- Ш...ш! - как на грудного, зашипел Сашка.
Фофочка покорно зачмокал губами. Сашка включил ночник над подушкой. Зыбин спал лицом к переборке, маленький и неприметный. Хват, широко разбросавшись, чуть слышно похрапывал. Сашка выключил ночник и лег, скрипнув койкой. Вахта начиналась в 2.00. У него было еще час сорок минут отдыха.
"Та...ак, - сказал себе Бережной. - Этого только не хватало. Радист, комсомолец, серьезный вроде паренек... Сорвался-таки!"
Он вернулся в каюту и тяжело улегся, до подбородка затянулся простыней. "Молодость, молодость... - думал он, - но ведь не в загранплавании! Пять миль от берега. Рядом! Ай, радист, радист, до дому не мог дотерпеть..."
Семнадцатый день рейса
С двух часов ночи Сашкина любимая вахта: тихо и работы мало. Можно послушать, как живет земной шар.
Он вошел в маленькую радиорубку. Степаныч, начальник радиостанции, встал и вышел, не сказав слова. Это означало, что ничего интересного на его вахте не было. Степаныч был самым молчаливым человеком, какого Сашка встречал в жизни. Все эти скандинавы из анекдотов по сравнению со Степанычем - краснобаи и балаболки...
Тесно заставленная аппаратурой, радиорубка была наполнена приглушенным, но все равно радостным гомоном радиопозывных. По потолку на фигурных коричневых изоляторах, похожих на какие-то кондитерские штучки, тянулись медные трубки антенн, и казалось, что это насесты, на которых сидят невидимые птицы, издающие все это нестройное и настойчивое разноголосье – от верткого бегущего свиста до низкого, приятного уху пощелкивания.
Сашка привычным жестом накинул на голову наушники, взглянул на часы: 2.00. Слово автоларму: три минуты, как положено, он будет слушать SOS. С этого всегда начинаются вахты.
Все было тихо.
Через три минуты, вращая рукоятку настройки, Сашка прокрался в эфир. И сразу налетел на своих. Какой-то танкер в Северной Атлантике никак не мог достучаться до Москвы. "Rot", "Rot", "Rot", - сыпал танкер позывные столицы, но Москва молчала.