Заводная обезьяна - страница 17

"Заснул, наверно", - отстучал Сашка танкеру.

"Заснул, окаянный", - ответил танкер Сашке.

"Может,  он  до  вахты  был  в  гостях",  -  всунулся  тральщик  из-под Ньюфаундленда.

Потом танкер стал трепаться с тральщиком. Сашка не обиделся, понимал: у них там, на севере, свои заботы. Пошел дальше. Запищала какая-то  слабенькая африканская служба погоды. Наконец он нащупал далекий блюз. Это был  Танжер. Там всегда музыка. "Жутко весело живут", - как сказал бы Витя Хват.  Ленивая мелодия, и мягкая от низких  вздохов  контрабасов  и  нескончаемо  долгая  в плавном, нежном голосе скрипок, настроила Сашку на лирический лад.

"Занятная девчонка, - думал он. - В огонь, говорит, люблю смотреть. А я: "Это от дикарей!" Надо же такое сморозить!"

В эвакуацию у них была буржуйка. Маленькая,  кругленькая.  Труба  через всю комнату. Из  стыков  трубы  капала  густая  бурая  сажа,  и  приходилось подвешивать на проволочках  консервные  банки.  Буржуйка  быстро  наливалась малиновым жаром, но тепла давала мало, вот только если  рядом  сидеть...  Он сидел и смотрел на огонь. Он тоже любил смотреть на огонь. В огне мерещились ему  то  лес,  то  пляски,  то  пожар  Москвы  и  наполеоновские  солдаты... Телевизоров не было тогда... Смотришь - и есть вроде не хочется...  "Это  от дикарей!" Идиот. А на воду как глядела...

В 2.15 он опять обернулся к красной лампочке  автоларма.  Но  все  было спокойно в этой темной ночи. Сашка подошел к окну рубки,  отвинтил  барашки, толкнул стекло. Свежий ветер надул занавеску. В Танжере  хрипатая баба запела мужским голосом, и Сашка убрал Танжер.

"Ни одна девчонка ни в Одессе, ни в Батуми, о Керчи и разговору нет, не скажет тебе вот так:  я,  мол,  люблю  звезды  считать.  Ну,  хотя  бы  эта, последняя, Зойка. Ей что ни скажи - все смеется. Смешно,  не  смешно  -  все равно смеется. Дура  потому  что.  Через  каждое  слово:  "Не  может  быть!" Провожал ее после кино, подошли к дому,  ну,  стоим,  а  она  сразу:  "Убери руки". И в мыслях не было... А мать ее уже  орет  в  окно:  "Зойка!  Зойка!" Словно козе. Повернулся и пошел. Она: "Ты куда?" "Топиться, - говорю, - тошно мне". Анюта вот не скажет: убери руки. Да и не полезешь к такой..."

Писк позывных не мешал Сашке думать  о  своем.  Ухо  его автоматически фильтровало звуки, и пока все многоголосье мира не содержало ничего  такого, ради чего стоило бы оставить свои размышления об Анюте.

"Надо с Толиком поговорить", - вдруг вспомнил Сашка.

Толик Архипов плавал радистом на  "Вяземском".  Сашка  никогда  его  не видел, но они были старые друзья. Толик был парень веселый, работал в темпе, чувствовалось, что может и быстрее, но понимает: это  будет  уже  пижонство, разговор без удовольствия. "Вяземский" отозвался не сразу.  "Спим,  значит, - отстучал Сашка, -а Родина рыбу ждет. Кто порадует страну полновесным  тралом? Пушкин? Прием".

- Пушкина нет. Есть Вяземский - Пушкина первейший  друг.  И  Есенин  за компанию. Прием.

- Как рыба? Прием.

- Чего нет, того нет. Вчера - полторы тонны.  Много  сора.  Зря  к  нам идете. Сами смотрим, куда бы отсюда податься. Прием.

- Кино у вас есть приличное? Встретимся, поменяемся. Прием.

- Кино - зола. Старье. Одна приличная картина - "Верные друзья". Четыре раза смотрели. Не отдадим. Прием.

- Это где на плоту плывут? Прием.

- Она самая. Прием.

- А если махнемся на "Подвиг разведчика"? Прием.

Они трепались, пока не подошла очередная трехминутка сигналов тревоги и бедствия. Красная лампочка, и на этот раз не загорелась, а звонок тревоги  и на этот раз молчал.

"Вяземский" - Пушкина друг, - думал Сашка. - Есенин, Державин.  Пришло  в голову  какому-то  умнику  в  министерстве  окрестить  все  БМРТ  поэтами  и писателями. Есть "Пушкин", и "Лермонтов", и "Жуковский", и "Лев Толстой".  А ведь вдуматься - это ж дико:  Пушкин  ловит  окуня,  Лев  Толстой  -  селедку, Есенин - сардину.  Завтра  придумают:  Паустовского  пошлют  на  камбалу,  а Эренбурга - на раков этих, лангустов... Кто  вообще  за  названия  отвечает? "Державин"!.. Висит в кают-компании портрет. Седой, важный  старик,  весь  в золоте, в лентах. Звезда на животе.  Оды  царице  писал.  За  то  и  звезда, конечно... В школе учили эти оды. Ничего не помню! Одну строчку помню: "...а я, проспавши до полудня, курю табак и кофий пью". Ну, и при  чем  тут  рыба? Почему большой морозильный рыболовный траулер надо называть  "Державин"?  За то, что Пушкина в лицее целовал?.."