Здоровье, 1963 № 6 (102) - страница 33

Он велел одной из санитарок объехать на машине квартиры всех врачей с приказом немедленно явиться в больницу. Он осмотрел первую группу раненых и распорядился прежде всех положить на операционный стол летчика-лейтенанта с раздробленной ногой, доставленного на машине с аэродрома. Он обошел палаты, указывая, как лучше разместить раненых. И все это время он думал об одном, казалось, неразрешимом противоречии — ему нельзя оставаться в городе, но и уйти он не может.

Так и не решив этого вопроса, он торопливо вымыл руки, надел халат, шапочку и маску и подошел к операционному столу.

Летчик, молодой человек лет девятнадцати — двадцати, с бледным обескровленным лицом, широко раскрыв глаза, пристально и серьезно смотрел на врача. Ему предстояло ампутировать ногу почти до колена, и Ильин предупредил его, что будет оперировать без наркоза: усыплять лейтенанта было некогда. Летчик молча кивнул, и операция началась.

Вначале, как ни старался Ильин сосредоточиться только на том, что делает, он не мог не думать о своей судьбе, и пока руки совершали привычные быстрые движения, в каком-то дальнем уголке сознания он продолжал решать тот же неотступно стоявший перед ним вопрос. Но мало-помалу внимание его все больше привлекал этот юноша, лежавший на столе.

Ильин знал, как мучительна эта операция, какую нестерпимую боль должен испытывать молодой летчик. Он ожидал крика, стонов, но лейтенант молчал. На мгновение доктору показалось, что его пациент от боли лишился чувств. Он посмотрел в лицо летчика, увидел крупные капли пота на его лбу, посиневшие от напряжения, плотно сжатые губы, жилые, полные муки глаза, и острая жалость и нежность к этому мальчику, так мужественно переносящему страдания, охватила его. Он уже ни о чем не думал и только торопился закончить операцию.

— Вот и все! — сказал он, наложив последний шов и наклоняясь к лицу летчика. В ответ неожиданно прозвучало тихое и спокойное «Спасибо, доктор!», и Ильин, чувствуя, что у него от волнения перехватило горло, поспешно отошел к умывальнику.

И тут он понял, что вопрос, так долго мучивший его, внутренне уже им решен. Судьба двух тысяч искалеченных людей, заполнивших больницу, была сильнее его личной судьбы. Все то, что недавно казалось ему противоречивым и несовместимым — долг коммуниста, долг врача и долг человека, — вдруг сразу слилось воедино. Он ощутил себя здесь, у операционного стола, солдатом, который ведет бой и который не получил приказа об отступлении. И он уже твердо знал, что останется на своем боевом посту и не уйдет отсюда, чем бы это ему ни грозило.

Он остался. Он работал до изнеможения весь этот день, работал и тогда, когда город был уже полностью занят врагом и немцы появились в больнице. Он стоял за операционным столом всю ночь и почти весь следующий день, только меняя окровавленные халаты.

Потянулись долгие месяцы страданий. Наконец доктор Ильин установил связь с партизанами и ушел в один из отрядов, пробыв там до самого освобождения Бреста.

Степан Ильин был штатским, а не военным врачом. Но еще в первые месяцы оккупации ему приходилось иногда бывать в лагере для пленных Южного военного городка, где работали его коллеги — военные медики из Брестской крепости, попавшие в гитлеровский плен. Он видел невыносимые условия этого лагеря, видел, как мрут от голода и болезней тысячи пленных, видел мучения наших людей и, страдая от невозможности помочь им, иногда думал, что его место как коммуниста и врача — там, среди узников фашизма, которые больше всего нуждаются в его помощи. Однажды, приехав туда, он заявил, что остается с пленными, и доктор Юрий Петров, который руководил «ревиром» Южного городка, с трудом отговорил его от этого намерения и почти насильно вытолкнул Ильина из ворот лагеря, быть может, тем самым сохранив ему жизнь. Недаром другой врач этого «ревира», Сергей Сергеевич Ермолаев, позже, находясь в лагере Седлец, оказался не в силах вынести все то, что ему пришлось видеть и пережить. Он покончил самоубийством, перерезав себе горло бритвой, и все усилия товарищей-врачей спасти его остались тщетными.