Земля Мишки Дёмина. Крайняя точка - страница 51

Учителя ставили ему хорошие отметки и с серьезным любопытством посматривали на него. Ребята переглядывались, и Мишка чувствовал, что растет к нему с каждым днем уважение.

Что касается ссоры с Олегом Ручкиным, она перестала тревожить Мишку. В районный центр Олег, конечно, не удрал. Он явился в школу через несколько дней с лиловым пятном под глазом. Встречая Мишку, отворачивался. А Мишке тоже ни к чему на рожон лезть. Он даже пожалел Олега. Кешка Ривлин — и тот перестал лебезить перед Олегом. А Семен Деньга бродил одиноко — туча тучей. Рассыпалась веселая компания, отошли от Олега недавние почитатели.

Но самое удивительное, чего Мишка никак не ожидал, случилось сегодня утром. Мать затеяла дома уборку, когда во дворе залился яростным лаем Загри. Мишка вышел на крыльцо и увидел перед калиткой четырех парней, которые нагрянули к ним поздно вечером месяц назад.

— Здорово, лукавый таежник! — с усмешкой проговорил Анатолий Юров. — Ты в гости не приходишь, так мы к тебе!.. Открывай калитку. Да попридержи своего черта.

Мишка поймал за ошейник Загри, и парни торжественно проследовали мимо него в дом. Будь Мишка одет, он не стал бы торопиться вслед за парнями. Но в одной рубахе недолго выстоишь на морозе!

В кухне Мишка увидел мать. Растерянная и розовая от смущения, она держала в руке коробку духов «Красная Москва».

Мать стеснялась и своего старенького платьишка, в котором убиралась, и красных от воды рук, и беспорядка, который царил в квартире, а главное — ее волновал сам приход парней.

— Такие дорогие духи… Зачем было тратиться?! А у меня беспорядок, все раскидано…

— Вы не сердитесь, Мария Степановна, что мы без предупреждения, — сказал Василий Сакынов. — Мы от чистого сердца.

Анатолий Юров вытащил из кармана горсть конфет, высыпал в передничек Тамаре, вторую горсть — Тоне. Посмотрел на Мишку, неожиданно хлопнул по плечу.

— Давай лапу!

Пожав Мишке руку, оставил в ней свернутый в трубочку ремень с никелированной пряжкой.

Мишка стоял посреди двора и с наслаждением вдыхал чистый морозный воздух. Хорошим было это воскресенье. Белые столбики дыма стояли над трубами домов. Все вокруг было серебряным, голубым и золотистым.

Единственно, что продолжало огорчать Мишку, — это незавидные дела в доме Сергеевых. Отца Нины к работе не допускали. Стороной Мишка узнал, что шофер Сергеев каждый день наведывается к начальнику лесопункта, клянется взяться за ум, а тот не верит. Очень уж много было таких обещаний…

Мишка пробовал заговаривать с Ниной, но как только разговор касался отца, девочка умолкала.

Зато Валерка Сергеев сообщил Мишке, что они, наверное, уедут из Апрельского. Парнишка радовался отъезду. Ему мерещились необычные места, новый дом, новые друзья… А Мишке не хотелось, чтобы Сергеевы уезжали. Через два месяца сойдет снег. Тронется река, зацветут на хребтах подснежники, жарки и медунки. Распустится в тайге кудрявая, задумчивая сарана. Потом лето…

Подбежал Загри, встал на задние лапы, передние уставил в грудь Мишке. А сам от хвоста до ушей — седой от инея. Вот мороз так мороз!

Мишка увернулся от Загри, взял вилы-тройчатки и направился в хлев.

В коровьем стойле, рубленном из бревен, потолок чуть повыше Мишкиной головы. Не потому что не хватило леса. Корова надышит — и в самый сильный мороз в низеньком стойле будет тепло. А вот сеновал над ним высокий. Тоже сделан с расчетом: больше сена войдет.

Мишка открыл дверь, выпустил на волю, в загон, рыжую Красулю. Корова доверчиво ткнулась в Мишкину руку черным мокрым носом, лизнула широким шершавым языком.

— Хлебца просишь? Ясно-понятно, с солью? Ты ведь лакомка. Ну-ну… Если уж ты такая хорошая, возьми, побалуйся.

Мишка достал из кармана ватника густо посыпанные солью два куска черного хлеба. Сунул корове в мягкие, ленивые губы. Корова брала медленно и пережевывала не спеша. Не то, что Загри. Тот проглатывает куски на лету. И нисколько не стыдится своей жадности: хвать, хвать, хвать, пока не насытится.

Эту немудрую рыжую коровенку Мишкина мать называла кормилицей. И справедливо. Трудно бы пришлось Деминым, особенно сейчас, когда нет отца, не будь этой ласковой, добродушной животины.