Жар под золой - страница 8
Бойерляйн с самого начала задумал злостное банкротство (я узнал об этом вчера), и вот по его милости мы уже семь месяцев без работы — Франк, я и сотни других. Мы вкалывали на этого негодяя, он же переправлял барыши на свой текущий счет в Швейцарию, а мы тут с семьями выкручивайся как знаешь, да еще ссуда под домик с земельным участком над тобой висит. Кредиты, которые Бойерляйн получил от банков, вдруг как сквозь землю провалились. Ну допустим, пошли бы мы с Франком к банкирам, заикнулись бы насчет этих шести- или семизначных сумм, да нам даже не улыбнулись бы снисходительно в ответ. В качестве гарантии Бойерляйн предложил кредиторам недостроенные дома, хотя достраивать их и не думал.
Конечно, палить в небо — мальчишество, надо было сделать по-другому, лицом к лицу, чтобы он знал, кто и за что. Этот подлюга со сладенькой улыбочкой и рот-то открывал только затем, чтобы нас подгонять: «Давай, ребята, шевелись, time is money[2], у меня каждый может стать десятником, без инкубатора и экзаменов, я плачу вам не за безделье, шевелись, ребята, думать за вас буду я, и никаких возражений!»
Таков был Бойерляйн.
На стройплощадку он никогда не приезжал на своем шикарном «мерседесе», только на захудалом «фольксвагене», который тянул лямку уже лет двадцать. Всегда он был в замызганных джинсах, желтых резиновых сапогах, а на голове — в жару ли, в холод ли — постоянно носил вышитое цветочками кепи из джинсовки. Таков был Бойерляйн, мой прежний «кормилец», и среди нас, рабочих, многие считали его «своим в доску» из-за потрепанной одежды, потрепанного «фольксвагена» и всяких бойких присказок, вроде: «Ну, ребятки, навалимся еще разок на мамочку. Шевелись, шевелись, не то заржавеет».
— Эй, Лотар, еще пива? — Паяц налил полный пивной стакан.
— Давай, что ли, — ответил я без особой охоты.
— Чего это ты мешком повис, неужто упился?
Паяц оскалил зубы, как всегда немного смущенно, когда не знал, с чего начать разговор, но хотел узнать что-то определенное. По должности ему полагалось быть достаточно осведомленным, чтобы было чего рассказывать другим посетителям. Он постоянно скалил зубы, и кто-то дал ему кличку Смеющийся Паяц.
— Я вот всегда говорю, Лотар, каждому надо пожить без работы, тогда хоть что-то будешь иметь от жизни. — Он сказал это, обращаясь не ко мне, а в полутемный зал, где все еще в одиночестве сидел Осман и тихо, заунывно напевал себе под нос. — Верно говорю, Лотар? Я прав, а? — допытывался Паяц.
У меня не было желания с ним разговаривать, и я отвернулся. В пивную вошел Баушульте. Оглядевшись, он пристроился ко мне у стойки.
— Хорошо быть криминалистом на пенсии, — сказал я с ухмылочкой Паяца.
Я вдруг позавидовал Баушульте, его пенсии, дому, теплице, где он проводил дни, а порой и ночи, выращивая редкие нежные цветы и растения, с которыми разговаривал, как с людьми, и каждому давал имя.
Я никогда его не расспрашивал, чем он занимался во время войны — был ли на фронте или сажал за решетку и в лагеря «вредителей» и неарийцев; лишь однажды, сидя рядом со мной на собрании местной партийной группы СДПГ, он сказал: «Запомни, Лотар, еще наступят плохие времена, очень плохие».
— Не в духе? — поинтересовался Баушульте.
— Может, посоветуешь мне запеть «Аллилуйю» после семи месяцев безработицы? — отрезал я и тут же пожалел о том, что столь нелюбезно обошелся с ним.
Баушульте был такого хрупкого, нежного сложения, что я не представлял себе, как он, к примеру, надевал кому-нибудь наручники.
— Ступай к себе в теплицу и высиживай свой цветочки, — продолжал я хамить.
— Только что оттуда, — ответил он примирительно, словно не я, а он нагрубил. — Давай, Лотар, по стаканчику, я угощаю.
— Смотри не разорись, я еще в состоянии заплатить за пиво, — огрызнулся я, досадуя, что не могу с собой совладать.
— Нет, так нет, хочешь злиться — валяй, раз уж ты сегодня сам себя не перевариваешь, — миролюбиво, с улыбкой ответил Баушульте.
Когда Паяц понес Осману очередной стакан пива, я сказал Баушульте:
— Франк стрелял в него.
— В кого «в него»? — равнодушно спросил он.