Железные ворота - страница 20

— Но я… Это правда, Евтихис?

— Я не спрашиваю тебя, правда или неправда. Ты должна все сделать так, как я сказал. А уж потом мы разберемся, что правда, а что нет.

— Но почему ты так со мной разговариваешь?

— До свидания. Значит, решено. Заставь его согласиться. Главное — его уломать.

— Я увижу тебя вечером?

— Не знаю, у меня куча дел… До свидания.

Андонис первым выскочил из лифта, быстро сбежал по ступенькам, кивнул издали одному знакомому, человеку незначительному в деловых кругах, и смешался с толпой. Он торопился в банк. Теперь не время вести праздные разговоры: «Как дела, как поживают домашние?» Теперь дорога каждая минута, ведь время неумолимо движется вперед, и жизнь измеряется тем, что успеваешь сделать за отпущенное тебе время. Все остальное второстепенно. Ему еще не удалось обдумать хорошенько, как надо действовать. Сегодня он вынужден опять бегать весь день по делам.

С площади Омония он поспешил на площадь Синтагма, оттуда в таможню — какие там тупые и педантичные чиновники! — затем в налоговую инспекцию, которая находилась в доме с развалившейся лестницей, в министерство, в магазин электротоваров, к клиентам. От разговоров у него пересохло во рту, голова распухла от расчетов.

Вдруг он вспомнил, что должен позвонить Лукису. Связи с лицами, которые вращаются в деловых кругах, всегда полезны. Он остановился у первой же телефонной будки.

— Я не разбудил тебя? — спросил Андонис вполне естественным тоном, словно признавал за Лукисом право спать до полудня. — Я на бирже, предпринимаю кое-что по поводу интересующего тебя дела.

Из-за уличного шума Андонис плохо слышал ответ собеседника.

— Ты мне нужен, — кричал в трубку Лукис. — Дело с теми богачами продвигается… У тебя великолепные идеи…

— Великолепные, говоришь?

— Несомненно! Быть может, на этой неделе…

— У меня есть еще кое-что… Приду, поговорим…

— Только не сегодня… На днях заходи.

— Значит, им понравились мои идеи?..

Попрощавшись, Лукис повесил трубку. И Андонис, удовлетворенный, вытер пот со лба. Портфель тотчас перестал оттягивать ему руку.

Вокруг него кишат полчища опытных биржевых маклеров. Эти темные хитрые зверьки пасутся на полях спроса и предложения, позвякивая лирами, зажатыми в кулак. Все эти жалкие хищники исчезают при первом дуновении свежего ветра, даже не подозревая о существовании экономических законов, которым они служат. Предложение Лукиса — это пока лишь план, но план, сулящий большие возможности. Несколько богачей хотят выгодно поместить свои капиталы. Лукис принят в их обществе — женщины, ночные пирушки, автомобили. Но он умеет только танцевать с дамами и болтать в гостиных, поэтому прибег к помощи — и правильно сделал — Андониса. Андонис навел справки, все разузнал и наметил план действий. Немало времени ушло на то, чтобы Лукис понял, с чего надо начинать. В наши дни тайна успеха заключена в организаторских способностях, в умении пустить в оборот чужие капиталы. «Хорошо организовать дело — большое искусство», — подумал Андонис, подымаясь по лестнице.

К счастью, он вспомнил, что ему надо зайти к портному Сотирису. Месяца три назад Андонис оставил ему отрез на костюм и до сих пор не нашел времени прийти, чтобы тот снял с него мерку.

На площадке Андонис остановился, чтобы перевести дух. «Все время я чего-то жду и не вижу перед собой ясной цели, — думал он, идя по темному коридору, где выстроились в ряд двери с табличками. — Если я буду знать, к чему стремиться, мне, наверно, будет легче добиться успеха. Я должен отдать себе полный отчет в том, что для меня это только начало; лишь тогда я смогу надеяться на успех». Это, конечно, хитроумное рассуждение, оно как тонизирующее средство, чтобы ноги выдержали беготню по улицам. Внезапно в голове у него пронеслось: «А если начало будет тянуться до бесконечности? Начало без продолжения — это катастрофа…» И он почувствовал сразу слабость в коленях.

Андонис вошел в мастерскую. Сотирис в это время спорил с тщедушным учителем, который часто наведывался к нему. Учитель утверждал, что, проведя два с половиной года в Дахау, он выстрадал больше, чем Сотирис. Портной, мужчина лет пятидесяти с седыми волосами щеткой, смотрел на него с презрением, потому что, по его мнению, не было концлагеря страшнее Хайдари.