Железные ворота - страница 41
Когда он заглянул в комнату, Евтихис спокойно объяснял матери, что он наилучшим образом устроит ее у старшего брата. Но старуха не хотела с этим мириться, и Евтихису пришлось самому взяться за дело: он разобрал ее кровать, прислонил железные спинки к стене и затем, постелив на пол одеяло, побросал туда ее вещи. Тогда тетушка Стаматина поняла наконец, что лучше ей не перечить сыну. Евтихис погрузил на тележку узел, сундучок, матрас, кровать и распорядился, чтобы Михалис отвез все это к Павлосу — их старшему брату. Старуха кусала концы своего платка и убивалась так, словно из дому выносили покойника. Так вот, вдруг, покинуть родной кров, ни с кем не простившись. Она уныло плелась за тележкой. Несколько раз просила Михалиса ехать помедленней. А тот не слушал ее и бежал вприпрыжку, чтобы поскорее разделаться с поручением. Его даже забавляла вся эта заваруха, хотя он и ворчал на брата за то, что тот выставил мать и его из дому.
Немного погодя Михалис забежал сообщить Евтихису, что Фалия, жена Павлоса, не разрешает вносить вещи в квартиру до прихода мужа, а тот лишь в полдень вернется с работы. Евтихис разволновался, может быть даже немного струхнул и, крепко выругавшись, со всех ног побежал на квартиру к брату. Тетушка Стаматина, точно нищенка, сидела на ступеньках, а нагруженная тележка стояла на тротуаре. Не сказав ни слова матери, он постучал в дверь и, когда жена Павлоса подошла к смотровому окошечку, приказал ей немедленно впустить их. Напуганная его свирепым видом, Фалия отперла дверь, но заявила, что хозяин в доме Павлос, а не он.
— Хорошо, я приду в полдень и тогда потолкуем, — проворчал Евтихис.
Он свалил вещи в коридоре и предложил матери войти в квартиру. Но, оскорбленная приемом невестки, тетушка Стаматина упорно не желала переступать порог до прихода старшего сына. Обхватив колени руками, она села на лестнице и словно замерла. Евтихис оставил ее в покое — он хорошо знал, как трудно переубедить стариков, — и вернулся домой.
Наконец он был один, совершенно один. Ему хотелось кричать от радости и скакать по пустым комнатам. Но вдруг он оцепенел, молнией промелькнула мысль: не сглупил ли он, затеяв всю эту заваруху с женитьбой, и не лучше ли было бы жить одному, спать на полу, расстелив в углу два лоскутных одеяла? Зачем столько хлопот?
Он долго раздумывал и вдруг задал себе вопрос: «А люблю ли я Мэри?» Но, прежде чем ответить на него, он принялся разбирать вещи, оставшиеся во дворе. Отнес к воротам старье и то, что ему показалось ненужным: поднос и стаканы, предназначенные для гостей, шкаф со стеклянными дверцами — каждую пасху и рождество, украсив шкаф вырезками из газет, мать расставляла в нем кофейные чашки, — старую хромоногую кровать и прочий хлам. Он позвал проходившего мимо старьевщика и уступил ему все это за гроши, лишь бы очистить дом. Старые стулья, фотографии дядюшек в рамках и прочую дребедень, которая годилась на топку, он запихнул в прачечную. Оставил только кухонную посуду, чтобы Мэри не пришлось обзаводиться всем на первых порах. Он разделался также с тряпьем и на этом успокоился. Зачем столько лет берегли все это барахло? Разве было у них когда-нибудь налаженное хозяйство? Хоть раз сели они за стол обедать всей семьей? Отец приходил каждый вечер пьяный, мать работала на ткацкой фабрике, дома же ходила вечно мрачная и то и дело запиралась в кухне; Павлос возвращался поздно, а Евтихис, с тех пор как помнит себя, целыми днями бегал по городу, чтобы заработать на хлеб. Так прошло много, бесконечно много лет. Но теперь со всем этим покончено.
Евтихис попросил, чтобы Михалис пришел вечером помочь ему; парнишка неохотно пообещал, так как был целиком поглощен мыслями об устройстве своей новой жизни.
В Монастираки, как обычно, Евтихиса ждали его компаньоны. По дороге он обдумал, как сообщить им о своей женитьбе, но они не дали ему слова сказать — тут же налетели на него с вопросами, какую работу он заготовил им на сегодня.
— Мы займемся, возможно, не совсем обычным делом, — загадочно сообщил Евтихис.
— Почему возможно?
— Это новая работа на два-три дня.