Женщина в черном - страница 17
— А-а, Лизаветой Николаевной, значит.
Все-таки не Львовной! Словно гора свалилась с плеч Никиты. Видно, мать и бабушка Кольки были всего лишь однофамильцами Льва Яковлевича. Но тут взгляд его снова упал на худенькое Колькино лицо, и будто нервный озноб пробежал по всему телу.
Эти глаза!.. Ему еще в прошлый раз показалось, что в глазах Кольки было что-то знакомое. А теперь… Теперь он был просто поражен бесподобным сходством глаз Кольки и Инги. Да и все остальные черты Колькиного лица… Они были точно скопированы с лица Инги.
Вот тебе и однофамильцы! Даже у родных брата и сестры редко бывает такое сходство. Так кто же он, этот Колька Гридин? Какое отношение имеет к семейству академика? И почему Инга ничего не знает о нем?
А тут еще этот таинственный сверток… Что могло быть в нем такого, что «почище всякого оборотня» и «может хватить на всю жизнь» Кольки? Неужели и это как-то связано с тайной академика Гридина?
Но если кто-то и мог ответить на этот вопрос, то, во всяком случае, не маленький оборвыш, для которого колдун и оборотень были столь же обычны, как и жизнь впроголодь, доставшаяся по какому-то нелепому капризу судьбы.
Угостив Кольку мороженым и пепси-колой, Никита простился с ним у самого входа в университетский парк и зашагал к лабораторному корпусу, где, как он знал, работал сейчас Олег Шевцов. Но голова его уже раскалывалась от этих бесчисленных загадок и тайн, все больше затягивающих его в стремительно нарастающий водоворот.
10
Олег, как всегда, сидел над своей установкой, зажав в руках какой-то проводок и усердно орудуя отверткой. Увидев Никиту, он устало потянулся, бросил отвертку на стол и, вытерев руки прямо о полу халата, шагнул навстречу приятелю:
— Опять установка барахлит. А ты что словно со страшного суда?
— Не знаю, что и сказать тебе, Олег. Действительно этот Гридин — такая таинственная личность!
— А что я говорил!
— Нет, я не о работах Гридина. Это само собой. Но вся жизнь академика, вся жизнь окружающих его людей покрыта завесой какой-то тайны.
— Ничего удивительного. Каков поп, таков и приход! Смешно было бы, если б Мефистофель остался без Фауста. Ну да шут с ним. А я вот раскопал вчера интереснейшую штуку. Понимаешь, какой-то то ли философ, то ли кибернетик на полном серьезе заявляет, что мышление, разум не что иное, как особая форма существования материи. А, каково? Что ты на это скажешь?
— Скажу, что оригинально, хотя и бездоказательно.
— Ну, доказательства могут и появиться. Я о другом. Ведь если это так, то разум может быть и не привязан к человеческому мозгу, к человеку вообще. Он может существовать и где-то в глубинах космоса, и в таких масштабах, какие и не снились человеку.
— Допустим.
— Но это и будет тот вселенский разум, тот Бог, о котором мы говорили.
— О котором ты говорил, — уточнил Никита.
— Ладно, пусть я. Но ведь если это так…
— Если это так, то и Бог окажется всего лишь одной из форм существования материи.
— Но это же здорово!
— Может, и здорово. Но я все-таки не стал бы так упрощать сущность Бога. Да и человека тоже. Слов нет, способность мыслить — одно из самых удивительных и загадочных проявлений человеческого естества. Но разве только этим определяется сущность человека? В конце концов, способность мыслить можно как-то смоделировать, и рано или поздно она найдет и физиологическое объяснение. По крайней мере, почти никто не сомневается, что мысль — продукт мозга. Кибернетики уже сейчас пытаются воспроизвести нечто подобное в электронной машине. А вот совесть?
— Совесть?
— Да. Совесть. Это что такое, по-твоему?
— Я как-то не думал об этом…
— А ты подумай! И попробуй сказать мне, что же такое совесть? Как объяснить эту чисто человеческую сущность? Где и как генерируется это чувство? Как оно возникло в человеке? Как ее смоделировать и воспроизвести в кибернетическом устройстве? И если о роли разума в эволюционном процессе можно еще спорить, то уж совесть определенно никогда не давала ни малейшего шанса на выигрыш в том, что принято называть «борьбой за существование», лежащей в основе эволюционного процесса.
— Это, пожалуй, так…