Женщина в черном - страница 18

— Тем не менее она существует. Да что там существует! Она сильнее разума, выше любого Бога! С доводами разума можно соглашаться и не соглашаться. В Бога можно верить и не верить. Божьи заповеди можно выполнять и не выполнять. От собственной совести не уйдешь никуда! Она — высший суд, высшее мерило всех поступков человека!

— Но есть и бессовестные люди…

— Нет! Есть люди, которые бравируют тем, что у них якобы нет совести. Есть люди, которые стараются пойти на компромисс со своей совестью. Есть люди, которые пытаются заглушить голос совести, даже заставить замолчать ее на время. Но совершенно отделаться от нее… На это, я думаю, не способен и самый отъявленный негодяй. А если кому-то и покажется, что он одолел свою совесть, то потом она так ударит его, что не помогут никакие доводы рассудка, никакие раскаяния и молитвы. Вот почему, кстати, я не думаю, что такой интеллигентный и умудренный жизненным опытом человек, как академик Гридин, мог заняться неблаговидными экспериментами.

— Ну, знаешь, так можно оправдать любого преступника: дескать, не мог он сделать то — то и то-то: совесть его не могла позволить это.

— Преступника оправдывает или осуждает суд или общественное мнение, то есть нечто, лежащее вне его личного я. Мы же говорим о внутреннем сознании человека, голосе его совести. И вот этот голос не подчиняется никакому суду, даже суду собственного рассудка.

— Да, тут тебя не сбить. Задал ты мне загадку. С совестью действительно не все ясно. Зачем она понадобилась нашему создателю?

— Так если он создал человека по своему образу и подобию… — усмехнулся Никита.

— Да нет, я же сказал, что не верю в такого христианского Бога. Бог в моем понимании — это некая сила, создающая все целесообразное, стройное, максимально упорядоченное, то, что превращает хаос в гармонию, бессмысленное в разумное. Разум человека, наша способность мыслить — вот что в нас от Бога, как я его понимаю. А совесть… Какое отношение она имеет к вселенскому разуму? Нет, тут Бог ни при чем.

— Странный какой-то Бог у тебя получается. Одну человеческую сущность готов целиком прибрать к своим рукам, о другой знать ничего не хочет. Ну да ладно, Олежка, заболтались мы опять с тобой, хотя я уже говорил: ничего-то мы о Боге не знаем. Как и твой философ-кибернетик, от которого ты в таком восторге. Больно много уж развелось у нас любителей создавать всякие новые формы существования материи. Боюсь, всем им просто делать нечего. А у меня через два часа заседание кафедры, решающий бой со старыми зубрами. Надо немного с мыслями собраться.

— Ну, топай. А я еще посижу покумекаю тут. Да, кстати, — хлопнул Олег себя по лбу, — давно собираюсь тебе сказать: у отца есть хороший приятель, большой геологический начальник. Может, он устроит тебе этот производственный эксперимент.

— Ну, это на самый крайний случай. Если зубры совсем уж на дыбы встанут.

— А ты не очень их подзуживай. Знаю я тебя. Эксперимент экспериментом, а впереди защита. Так что полегче на поворотах, а то…

— Это уж как получится…

Заседание кафедры геофизических методов поиска и разведки полезных ископаемых подходило к концу. Никита коротко доложил о результатах своих исследований и в заключение сказал:

— Так что работа над диссертацией в основном закончена. Осталось обосновать ее практическую значимость. Для этого необходим производственный эксперимент. И я просил бы кафедру обратиться к какой-нибудь геологической экспедиции с просьбой провести такой эксперимент: пробурить по моему указанию две-три скважины. Заведующий кафедрой неопределенно покачал головой.

— А что вы скажете, Леонид Федорович? — обратился он к научному руководителю Никиты, профессору Красильникову.

— Что я могу сказать?.. Работа действительно закончена. Работа, безусловно, ценная и в научном, и в практическом отношении. Но, чтобы все это выглядело более убедительно, желательно, конечно, провести производственный эксперимент.

Он устало опустил тяжело набрякшие веки, и Никита понял, что на помощь этого больного, явно безвольного человека лучше не надеяться. В предстоящей схватке со старыми зубрами, небрежно развалившимися на мягком диване и в глубоких креслах в кабинете завкафедрой, он должен рассчитывать только на себя.