Женщина в черном - страница 8

— Не знаю… Дед хочет, чтобы я верила. Сам он глубоко верующий человек. Он давал мне читать Библию. Но все это как-то… неубедительно.

— Вот именно. Но и доводы атеистов…

— Читала я и атеистическую литературу. Только и она не убеждает. И там и здесь лишь слова, слова, слова… А хочется чего-то конкретного, доказательного.

— В том-то и дело. Я тоже много и думал и читал об этом и тоже остался витязем на распутье. Мы слишком много знаем, чтобы безоговорочно поверить в Бога, и слишком мало знаем, чтобы категорически отвергнуть его. Поэтому таким, как мы, монастырь не поможет.

— Что же поможет?

— Я абсолютно убежден, что человек может помочь себе Только сам или… опираясь на помощь своих друзей. Я имею в виду, конечно, настоящих друзей, таких, как… таких, ради которых я бы жизни не пожалел. Мне ведь тоже иной раз так доставалось, что… Я расскажу вам как-нибудь. Но я никогда не падал духом, даже когда был совсем один. А теперь, когда встретил вас… — Никита смутился и замолчал, боясь, что помимо своей воли выскажет то, что без конца твердил наедине с собой все последнее время.

И Инга тоже почему-то смутилась, поспешно взглянула на часы и быстро проговорила:

— Ой, Никита, мне пора. Тетя, наверное, опять ищет. Да и дедушка…

— Но вы хотели о чем-то поговорить со мной?

— Да… Да. Но все это не так просто. Надо собраться с мыслями. А сейчас я просто не знаю, как и сказать вам… Я сама не могу разобраться в том, что гнетет меня… Но я расскажу вам все-все. Больше некому. Только в другой раз, хорошо, Никита?

— А когда мы еще встретимся? Вы снова станете бывать у нас, в читальном зале?

— Не знаю… Все эти дни дедушке очень нездоровится. Я просто боюсь оставить его одного.

— А если я снова мимоходом загляну сюда? Ну, скажем, завтра, в это же время?

— Завтра, в это же время… — Инга с минуту подумала. — Ну, что же… Тогда я, может быть, снова окажусь в беседке. Если не случится ничего особенного, — поспешно добавила она, взглянув на зашторенные окна дома.

— И я смогу снова окликнуть вас?

— Не надо. Я сама увижу, что вы пришли, если буду в беседке. До свидания, Никита.

— Всего вам доброго, Инга, — он проводил ее взглядом до кустов сирени. А потом долго еще мерил шагами пустынную просеку, не спуская глаз с засветившихся окон дачного особняка.

Это произошло на рынке, куда Никита зашел по пути в университет, чтобы купить немного яблок. Здесь было, как всегда, не протолкнуться, и он не сразу обратил внимание на большую толпу женщин, сгрудившихся у одного из прилавков фруктового ряда. Однако когда он подошел ближе, то увидел нечто такое, что не сразу могло дойти до сознания нормального человека: две здоровенные бабы-торговки крепко держали за руки хилого светловолосого мальчонку лет шести-семи, а третья, с перекошенным от злобы лицом, пыталась сдернуть с него штанишки, зажав в руке широкий кожаный ремень. Мальчонка не говорил ни слова, не плакал, не сопротивлялся, лишь в глазах его, полных недетской ненависти, застыла смертельная тоска.

Острой жалостью полыхнуло сердце Никиты.

— Что вы делаете? Что здесь происходит? — крикнул он, расталкивая толпу.

— А вот воришку поймали, хотим проучить малость, — ответила баба с ремнем, продолжая деловито стаскивать с мальчишки штаны.

— Житья от них не стало! — в тон ей запричитала торговка, стоящая за прилавком. — Вот полюбуйтесь! — вытащила она из-под лотка закушенный гранат. — Схватил фруктину, и сразу в рот, паршивец! Сейчас мы покажем ему!

— Да, это не дело, конечно, брать чужие вещи, — не мог не согласиться Никита. — Но и так нельзя. Позвали бы милиционера, он во всем разберется.

— А чего тут разбираться, — не унималась торговка. — Да и знаем мы эту милицию: уведут для вида, напишут бумагу, и дуй на все четыре стороны, воруй снова сколько влезет!

— Ну, это как сказать…

— А нечего тебе и говорить! Иди куда шел. И не учи нас. Слава Богу, научены! Милицию, вишь, ему подавай. Нужна нам милиция! Мы сейчас по-своему, по-домашнему, всыплем парню горяченьких — век помнить будет!

— Но ведь то, что вы задумали, — самосуд. А за это, сами знаете… Семьдесят шестая статья уголовного кодекса, — брякнул Никита первое, что пришло в голову. — Пять лет строгого режима.