Жертва [СИ] - страница 17

Следующие два месяца были самым нестабильным временем за всю мою жизнь. Сначала были похороны отца, на которых присутствовали только мы с Майклом. Затем первые одинокие дни, когда я привыкала к новому распорядку жизни. Привыкала к тому, что могу уходить и возвращаться домой в любое время. Что могу больше не бояться отцовского недовольства. Что больше не получу затрещину. Теперь можно было все. При других обстоятельствах это бы радовало, сейчас — не ощущалось почти никак. Просто можно и все. И я пробовала — перед выходными гуляла до самого утра, курила в доме, иногда не убиралась в доме и не готовила. Да, мелочи, но раньше они мне были недоступны.

Майкл все также приглядывал за мной, звонил, интересовался моими делами, приходил в кафе. Иногда спрашивал, хватает ли мне денег. Я всегда говорила, что хватает. Не то, чтобы их, действительно, хватало. На еду и проезд были, по счетам платила, а вот купить одежду уже не могла. На дворе была осень, холодало, мне бы купить теплую куртку, но… Брать деньги у Майкла я не хотела. Мне нужно было искать подработку, или брать больше смен.

Однажды, когда в городе проходил какой-то праздник, и набережная была наполнена толпами гуляющих людей, а также тех, кто их развлекал, я решила тоже пройтись. Хоть и не любила толпы до жути. На набережной в тени деревьев расположились ларьки с уличной едой, сладкой ватой, всякими развлечениями. А еще там были художники, рисующие портреты и пейзажи. Вот около них я притормозила. Было так волнительно наблюдать, как чистый лист под рукой человека вдруг оживает красками, линии соединяются в предметы. Каждый художник был творцом — он мог изобразить на бумаге все, что вздумается, нарисовать такой мир, какой хочет. Эта возможность самому все контролировать завораживала. Если тебе что-то не нравилось на рисунке, ты мог убрать это! Вплоть до того, чтобы просто выбросить лист и нарисовать снова.

— Это сложно? — Я набралась смелости и спросила девушку-художницу.

— Рисовать? Не знаю даже. Сложно ли делать то, чем горишь? Мне не сложно, мне интересно. Не всегда нравится, как получается, но на этом учишься, рука набивается с опытом.

— А учились долго?

— Всю жизнь почти, — она улыбалась, рассказывая об этом. — С детства любила рисовать. Сначала корявые сердечки, солнышки, да домики с деревьями. Со временем сама не замечаешь, как начинаешь чувствовать расстояние, пропорции. Художественный колледж дал основы.

— У вас очень хорошо получается.

— Спасибо. Рисование хорошо расслабляет, успокаивает. Но только если ты любишь это дело. В противном случае, наоборот начнешь беситься от того, что линии кривые, пропорции, как у мутантов, и вообще руки не с того места, — на этих словах она рассмеялась. А я думала о том, что возьмись я рисовать, это и был бы мой случай — руки не с того места.

Дальнейшее время прогулки я раздумывала над тем, что бы я нарисовала, если бы умела? Чей-то портрет? Или может, пейзаж? Вид с набережной?

Придя домой, я некоторое время поглядывала на чистый лист бумаги, а потом взяла простой карандаш и села за стол. Что рисовать? В голову ничего не приходило. Поэтому я решила попробовать нарисовать то, что вижу — дерево и лужайку за окном. На первых же корявых линиях стала мысленно ругаться — карандаш не хотел сидеть в руке, пальцы, не привыкшие к такому положению, слишком напрягались, запястье как будто не гнулось. Вместо изящного дерева выходил рисунок пятилетнего ребенка-аутиста. Я злилась. Пробовала рисовать снова и снова — яблоко, складки штор, люстру на потолке, и все с одинаковым успехом. Точнее, полным его отсутствием. А ведь у той девушки все выходило так легко, будто само собой. Очередной провальный рисунок с раздраженным вздохом был смят и отправлен в корзину.

А вечером мне позвонил Майкл.

— Привет. Ты чем занимаешься сейчас?

— Ничем.

— Мой повар пообещал приготовить на ужин что-то сказочное, не хочешь присоединиться?

— Зачем?

— Хочу провести вечер в интересной компании.

— Тогда это не ко мне.

— Кэт… это просто ужин дома. К тому же, я хотел поговорить с тобой кое о чем.