Жить в присутствии Бога - страница 57

Демон — это личность, ипостась. Изначально демон — творение Божие. Как духовное существо, он не может соединяться с нами нераздельно и безпрепятственно, он может на нас только воздействовать. Ибо человек создан для того, чтобы всецело соединяться с Богом через Божественные энергии. Бога в Его сущности воспринять невозможно. Но мы можем воспринимать Его энергии и через них соединяться с Ним. Нетварные энергии — это Сам Бог, сияние Его сущности. Точно так же и действия демона — это сам демон. Уясним это себе.

Почему мы терпим поражения и неудачи? Потому что проводим различие между лукавыми бесами и их действиями. Возник во мне лукавый помысел, и я спрашиваю: «Мне его подкинул бес, или это просто бесовское действие, или какая-то страсть?» Но в том-то и дело, что действие и бес — это одно и то же. За действием кроется бес, как за лучом — источник света. Бес скрывается и за помыслом, и за желанием, и за движением в душе и теле [1, 304].

Демоны довели до совершенства план погибели человека. Они действуют в человеке, входя и снова выходя, потому что не имеют возможности ни сущностно, ни ипостасно соединиться с нашей душой. Но они могут менять «одеяние» души, ее деятельность, и так изнутри господствовать над нами. Задумали этот план не только те бесы, которые входят в нас и выходят, но и те, которые заняли уже все выгодные для боя позиции до самых небесных врат. Не будем забывать, что душа хотя и духовна, однако имеет некоторую телесность, как и демоны. А значит, небо, как и преисподняя, для нее не только образ жизни, но и местопребывание. Душа имеет движение внутри себя и сама движется вперед.

Таким образом, мои дела, которые, как мне кажется, я совершаю по собственному желанию и самостоятельно, в действительности — исходящее от демонов излучение: они подбрасывают мне самих себя, а я их подхватываю, думая при этом, что я свободен и делаю то, что хочу. В то время как я считаю себя свободным, я не понимаю, что связан по рукам и ногам, и потому хотя и борюсь за свое спасение, но снова иду ко дну. И тогда я попадаюсь в когти палача, потому что я не осознаю, что единственное, чего поистине желает моя душа, — это Бог, ведь для Него я родился, Его ищет моя душа и в Нем обретает успокоение.

Все другое, что я считаю вожделенным, — это ложь, заблуждение, искажение, хлам, которым забрасывает меня лукавый. Когда я веду себя таким образом, я теряю душевное равновесие и думаю, что желаю зла, потому и сказано: «Предлежит мне злое» (см. Рим. 7, 21). Рядом со мной оказываются бес и смерть, которую он сеет, ведь смерть — это он сам. Например, когда я раздражен, озлоблен или подвержен какой-то другой страсти, то в действительности во мне совершаются злые дела бесов.

Демоны не могут проникнуть в существо нашей личности, они соединяются с нами своими лукавыми и темными делами, которые становятся чем-то единым с нами. С нами соединяется как лукавство демонов, так и благодать Божия, потому что «предлежит мне» и Бог, и добродетель, и тогда мы становимся или темными, или светлыми. Если я грешу, то это не значит, что я просто сделал нечто греховное, но это значит, что во мне завязалась настоящая борьба, произошла целая схватка — и я оказался побежден. Поэтому грех не означает, что я делаю что-то дурное, исповедуюсь в этом и получаю прощение, а если снова согрешу, то снова буду прощен. Грех означает, что я забываю, зачем родился, забываю, что только Бог может успокоить мою душу и что она никогда не сможет остаться непорочной, если не соединится с Богом. Итак, грех — это провал, ошибка, обман, промах, он означает, что я не смог попасть точно в цель[14]. Грех — это моя неудача.

Наклонность моей воли к греху на самом деле не мое собственное желание согрешить, но слияние моей воли с волей лукавого демона, который таким образом пробирается внутрь меня, в то время как я думаю: «Это то, чего я искал». Ведь каждый раз, когда я что-то делаю, я чувствую, что соединяюсь с тем, что делаю. Этим объясняется наслаждение, воспоминание о грехе и возвращение к греху — все это, как закваска, смешивается со всем моим существом. Нужно, чтобы во мне остановилось всякое движение, даже самое малое, для того чтобы я мог сказать, что сейчас я начинаю соединяться с Богом [1, 305–307].