Жизнь на фукса - страница 18
Русских в Нейштадте — 30 человек. Это остатки. Они ждут отправки в Англию. И сидят на пороге лагеря. Говорит капитан-пограничник:
— Ну, стало быть, налетаем это мы, ведем его, голубчика, тут же в хату, а там у нас мешочки такие с песком — и уж вы поверьте честному слову, ни один профессор не определит — разрыв, мол, сердца — и концы в воду.
Капитан крепко раскуривает английскую трубку и улыбается в ее огоньке.
— Надо знать пограничников, ха-ха-ха! — внезапно хохочет капитан. Смех его неопределенен. Смех — помешанного. Я понимаю — капитан нездоров. И он странен в нейштадтском вечере.
— Чего же, собственно, вы хотите и чего не хотите? — в этих же сумерках спрашивает нас генерал Тынов.
— Не хотим участвовать в гражданской войне.
— А вы представляете, что из этого выйдет? Вас никогда же не впустят в Россию. Иль вы думаете, когда мы придем в Москву, мы дадим амнистию? Ошибаетесь…
Бедный старичок! Он сидит в Константинополе чистильщиком сапог. И не верит, что когда-нибудь его впустят в Россию. У нашего времени — зубы молотильного барабана. Попадешь под них, сломает, выбросит — сдыхай.
Трудно чистить чужие сапоги. Генералу Тынову у проливов трудно чистить в особенности, ибо проливы хотел генерал присоединить к Российской империи.
Железные дороги Германии прекрасны. Германские поезда не ходят — летают. И какая красота, когда под стеклянный купол грандиозного вокзала в Лейпциге на десятки платформ вплывают шнельцуги.
Поезд 1919 года, в котором я ехал в Берлин, шел славянски мучительно. Дергал. Лязгал. Крякал. В вагоне ходили сквозняки. Германия была еще под блокадой.
В Берлине не было немецких офицеров. Ходили французские, приветствуя английских. И странно было мне идти по этому городу — в военную миссию, давать объяснения моему отказу ехать на фронт русской гражданской войны.
Но я люблю видеть разных людей. Люблю толковать с ними. И я шел даже с удовольствием. Хотя одет я был странно: в одеяле.
Конечно, не наподобие тогообразно закутанного римлянина.
Нет. Из краденого немецкого одеяла деревенский портной сшил мне шапочку без полей, курточку и короткие штаны (длинных не вышло). Обмотки кто-то подарил. И я выглядел весело и изящно.
Учреждение, в котором на деньги Антанты сидели русские генералы, помещалось на Унтер-ден-Линден, 20, в хорошем особняке. Когда я вошел в приемную — шла прекрасно поставленная сцена.
Чиновник, с моноклем и пробором меж реденьких черных волос, сидел в приемной. Он принимал. Перед ним гудели военнопленные с коричневыми нашивками на рукавах — знаком, чтоб не убегали.
— Ну что ж, мужички, на родину?
— Знамо — на родину.
— Куда ж вы — на юг, на север?
— Да кому куда, мы — рязанские.
Чиновник улыбается холодными складками лица:
— В Рязань, мужички, не могу. В Орел — тоже. Я вас в Одессу запишу.
— Какая же Одесса, когда мы — рязанские.
— Не могу, мужички. Может, в Архангельск, а там уж увидите?
— Да как же… Да что же…
Я прошел в комнату генерала.
— Садитесь.
Сел. Передо мной — письменный стол. За столом — черная визитка. Это и есть генерал-майор Минута. Лица у визитки нет. Генеральское клише без признаков растительности. И два стеклышка на золотой скрепке.
— Чем вы можете объяснить нежелание ехать на защиту родины? Казалось бы странным. Я не хочу о вас плохо думать.
Я объяснил, что, во-первых, «убивать вообще» — не моя профессия, во-вторых — белых слишком хорошо знаю, в-третьих, знаю и то, что иметь свои убеждения роскошь, за которую надо дорого платить.
Стекла пенснэ похолодели. Грудь визитки раздулась. А спина откинулась и легла на спинку стула.
— На ваше заявление об отказе ехать на фронт я наложил резолюцию. С сего числа вы лишаетесь всякой поддержки русского Красного Креста, включая сюда и довольствие. Можете идти.
Это было логично. Я вышел в приемную. Тут все еще возбужденно гудели военнопленные. А чиновник улыбался, предлагая им юг и север.
Пусты улицы Берлина. Я иду по ним. Обдумываю — как мне быть?
Вскоре немцы перевели нас — в Гельмштедт.
Самым интересным в лагере Гельмштедт был заведующий капитулом орденов, камергер двора его императорского величества — Валериан Петрович Злобин. Аристократически согнутый. Редкая седая растительность. Выдающаяся нижняя челюсть. В прошлом В. П. Злобин был близок к царю. Он ходил с палочкой, небольшими шажками. По-старчески много говорил. И часто играл на дребезжащем беженском рояле.