Жизнь одного химика. Воспоминания. Том 2 - страница 3

По приходе в Академию, я явился немедленно к начальнику ген. Чернявскому, который был с другими служащими и

профессорами в канцелярии, и рассказал ему все виденное и слышанное. Я предупредил, что переход через Литейный мост крайне опасен, и лучше переждать до другого дня, чем пускаться сейчас в опасный путь. В это время я узнал, что ездовые солдаты, прикомандированные к Артиллерийскому Училищу, на обязанности которых лежал уход за лошадьми, отказались повиноваться начальству и не позволили юнкерам запрягать лошадей в орудия: от генерала Хабалова, коменданта Петрограда, был дан приказ батареям Артиллерийских Училищ с боевым комплектом выехать в центр города для усмирения восставших воинских частей и рабочих. Это приказание по указанной выше причине не могло быть выполнено. Но если бы даже батареи и выехали бы из Ломанского переулка (Выборгская сторона), то они далеко бы не уехали, так как вся Нижегородская улица была запружена рабочими и солдатами.

Я вспоминаю впечатление, которое мой рассказ произвел на начальника Академии и других коллег. Они сочувствовали восставшим, и начальник Академии сказал, что это позор иметь министров подобных Протопопову и Маклакову. Большинство из чинов Академии и Училища сознавали, что произошли события громадной важности и что невозможно остановить начавшееся революционное движение. Его дальнейший поступательный ход обеспечивался тем, что у правительства, не пользующегося доверим страны, не было никакой силы, так как войско было на стороне восставших, а полиции было слишком мало, чтобы оказать серьезное сопротивление. Конечно, находились отдельные чудаки, которые говорили, что «это ерунда» и что у правительства достаточно сил, чтобы усмирить этот бунт. Они скоро поплатились за такое легкомыслие. Одним из таких был заслуженный профессор Артиллерийской Академии Николай Александрович Забудский. Когда я его предупредил не ходить домой, так как ему приходилось перейти через Литейный мост, то он мне на это возразил: «Глупости, вот мой приятель, ген. Мрозовский в Москве не позволит бунтовать, разом все прекратит», — и несмотря на мой и других коллег совет остаться в Академии, он около 5 часов вечера отправился домой. На мосту он был убит, и тело его было найдено только через несколько дней.

События разыгрывались с невероятной быстротой, и уже на другой день никто не сомневался, что старому строю пришел конец. Описывать весь ход событий я не нахожу нужным, так как это уже сделано многими, а только приведу свои переживания и предчувствия относительно будущего моей родины.

В продолжении трех дней я не выходил за стены Академии, и весь ход событий в городе я узнавал от моих сослуживцев по Химическому Комитету, главным образом от Георгия Георгиевича Кокинаки, который занимал у меня должность юрисконсульта и был из либерально настроенных молодых людей. Он светло смотрел в будущее, и его душа радовалась перемене государственного строя; он старался всеми силами успокоить меня, говоря, что все это движение только на пользу стране, ■— несмотря на то, что это совершается в такое тяжелое для страны время. Мой помощник по химической лаборатории, ген.-майор проф. Николай Михайлович Витторф имел со мной беседу на другой день после начавшегося восстания. Николай Михайлович с самых ранних лет был приверженцем Плеханова, и мы, его коллеги, знали его образ мыслей по политическим вопросам. Хотя он самым лойяльным образом выполнял свой долг перед родиной и был безукоризненно честным человеком, но в душе был республиканцем и считал, что республика должна быть осуществлена в России. Вот пример, который должен быть поставлен перед большевистским режимом: при царском режиме в Военной Академии генерал в глубине своей души не сочувствует самодержавному строю, но, патриот своей страны, все свои силы отдает на пользу родины. Никто из служащих в Академии не позволил себе сделать донос на этого человека, так как, с одной стороны, считали за позор всяких шпионаж, и, с другой, знали, что Н. М. никогда не позволит нарушить данную им присягу.