Жизнь по-американски - страница 3

В месяцы, предшествующие нашей первой встрече с Горбачевым, я много думал о ней. Для человечества самым существенным является гарантия его выживания и выживания всей планеты. И тем не менее в течение сорока лет ядерное оружие держало мир под тенью ужаса. Наши сделки с Советами — и их с нами — были основаны на политике, известной как политика «взаимного гарантированного уничтожения», — поистине безумной политике[1]. Это самая безумная идея, о которой мне когда-либо приходилось слышать. Проще говоря, в соответствии с ней каждая сторона накапливала столько ядерного оружия, сколько было необходимо, чтобы уничтожить противника. А потому, если одна сторона вздумает вдруг атаковать, у второй окажется достаточно в запасе бомб, чтобы уничтожить врага в считанные минуты. Всего лишь нажатие кнопки отделяло нас от небытия.

В ядерной войне не может быть победителей, и, как я написал Горбачеву в одном из своих посланий, лучше, чтобы в ней не было побежденных.

В 1981 году, когда я занял президентское кресло в Белом доме, мышечные волокна американского военного мускула были настолько атрофированы, что наша способность успешно отразить возможную атаку со стороны Советского Союза была весьма сомнительна: истребители не летали, военные корабли не плавали, поскольку хронически не хватало запчастей. Наши лучшие сыны и дочери уходили с военной службы, моральное состояние добровольческой армии пришло в упадок; наше стратегическое вооружение — ракеты и бомбардировщики (основа наших сил сдерживания) — десятилетиями не модернизировалось. В то же время Советский Союз создавал свою военную машину, грозившую превзойти нашу на любом уровне.

Мне хотелось сесть за стол переговоров, чтобы покончить с этой безумной политикой «взаимного гарантированного уничтожения», но для этого Америке прежде всего нужно было увеличить свою военную мощь. Тогда мы могли бы вести переговоры с Советами с позиции силы, а не слабости.

Пока же наша военная мощь была далеко не на высшем уровне. В 1981 году мы разработали колоссальную программу по перестройке военной промышленности. Я же тем временем предпринял попытку — по большей части за счет спокойной дипломатии, — которая, по моим расчетам, должна была привести русских за стол переговоров.

Конечно, мне было известно, что за Советским Союзом держится репутация ненадежного партнера, знал я и о нередких срывах им условий международных соглашений. Я знал Громыко, Брежнева. Я понимал, что все советские лидеры, пришедшие к власти после Ленина, преданы идее свержения демократии и системы свободного предпринимательства. Да и по собственному опыту я знал об этой стратегии обмана: много лет назад я сам оказался рядом с коммунистами, в чьи намерения входило взять власть в стране и покончить с демократией.

Я понимал, что между нашими двумя странами существуют огромные различия. И все же вопрос был слишком серьезным, чтобы отказаться от поисков путей взаимопонимания, которое могло бы уменьшить опасность Армагеддона.

За те пять с лишним лет, что я находился в Белом доме, мне едва ли удалось достичь значительного прогресса своей политикой «спокойной дипломатии», и одна из причин — то, что советские лидеры постоянно умирали. Однако, приехав в Женеву, я понял, что с приходом нового кремлевского лидера у нас появился шанс на успех.

Во время нашей беседы у камина я понял, что Горбачев убежден в правоте и преимуществах советского образа жизни и находится под влиянием той негативной информации, которая распространяется о нашей стране: будто бы в Америке всем заправляют военные, черное население тут находится на положении рабов, а половина граждан ночует на улице.

Но в то же время я чувствовал, что Горбачев готов слушать собеседника, что он, как и я, догадывается о существовании своих мифов и стереотипов мышления по обеим сторонам «железного занавеса», которые являются источником взаимного непонимания и фатального недоверия друг другу.

Я понимал, что у Горбачева были свои, и очень сильные, мотивы желать прекращения гонки вооружений: советская экономика напоминала безрукого и безногого инвалида, и причиной тому не в последнюю очередь явились огромные расходы на вооружение. Он не мог не знать, что американская военная технология, прошедшая серьезнейшую переделку в 1981 году, в настоящее время качественно превосходила советскую. Советскому лидеру было известно и то, что мы могли сохранять свое превосходство по линии затрат на вооружение столь долго, сколько потребуется.