Жизнеописание подвижницы и прозорливицы блаженной старицы Евфросинии, Христа ради юродивой княжны Вяземской, фрейлины императрицы Екатерины II - страница 3

Людям же хотя и желалось подметить нечто из ее духовного и, но не совсем то было доступно. Едва только кто подойдет к двери ее комнаты, как собачки залают, и увидит то, что матушка спит, да храпит. А если кто в комнату взойдет, они до того озлятся, что непременно выгонят, разве только она, по своему усмотрению, остановит их словами: молчите! это наш или наша, и они успокоятся.

Принимая к себе посетителя, матушка с первых же слов начинала высказывать укоризны да жалобы на то, что «замки у ней поломали и все поворовали». Это она говорила иносказательно о любопытных, которые останавливались, подсматривали и как бы обкрадывали ее духовное делание.

Но как ни ограждала она свою храмину, как ни скрывала от взоров людских свое деяние и ведение ― горящий светильник ее и из-под спуда светил любознательности нашей.

Она постоянно была в самоуглублении и молитве; иногда видели ее с устремленными горе глазами и поднятыми вверх руками; поднимая и опуская руки, подобно детям, как бы выпрашивала она чего-нибудь; иногда ударяла себя в грудь руками и испускала тяжелые вздохи. Когда же была она в своей комнате, то большей частью видали ее лежащею на локтях, ― в этом же положении приняла она и смертный час. Из этого можно заключить, какой ее был покой и сон.

Пищи она употребляла весьма мало, может быть, несколько золотников в сутки, потому что приносимые блюда кушаний всегда отдавала своим бессловесным сожителям, и часто случалось видеть, что не псы питались от крупиц ее трапезы, а она питалась от остатков их. Впрочем, не всегда сожители ее пребывали с ней: когда она приобщалась Св. Христовых Таин, то высылала их из своей комнаты на целый день.

Любила она полежать и на воздухе, только не в саду на зелени, но на пометах при конюшне, скотных дворах и тому подобное. Много раз ее находили лежащею в этих местах; в зимнее же время, в лютые морозы, без обуви, только в одном ватном капоте, также лежала она в этих местах.

Отец Павел Просперов2, будучи определен на место по предсказанию старицы Евфросинии, до самой ее кончины имел к ней сыновнее почтение и искреннюю веру, оправданную, как сам свидетельствует, тысячекратными опытами. Он был ее духовным отцом и знал ее жизнь. Он же и погребение ее совершал. Матушка Евфросиния Григорьевна своею подвижническою жизнью, достигла такого нравственного духовного совершенства, что приобрела даже дар прозорливости. Многие приходили к ней за советом. Она провидела мысли, намерения и дела; предвидевши будущее, она предугадывала великие события, общественные и частные, подавала помощь больным, утешала скорбящих, примиряла враждующих, спасала погибающих, приходила к одру умирающих и по ее молитвам они получали исцеление. Отец Павел Просперов рассказывал следующее: когда его жена была еще девицею, она ходила к Преподобному Сергию с товарками и по дороге зашли в город Серпухов. Когда подошли они к монастырю, старица сидела на лавке около ограды, неподалеку от нее стояли молодые парни и бросали в нее кто чем попало. Старица встала и подошла к ним, говоря: «Ну-те бейте меня, плюйте в меня». Те отвернулись от нее и стали отходить. И она отошла. Богомолки, узнавши, что это матушка Евфросиния, подали ей письмо. Старица, прочитав его, ни к кому не обращаясь, сказала: «какая добрая барыня заболела и умерла», что и сбылось. Вскоре после этого барыня эта заболела раком и умерла. Затем старица пригласила к себе на ночлег всех богомолок (их было пятнадцать человек). Принявши всех в свое жилище, она принесла им квасу и хлеба; накормив их, уложила спать в сарайчик, а будущую жену о. Павла и дворовых ― в своей комнате, где они и рассмотрели ее и что у ней. Одежда на ней была одна ― сарафан, он же и рубашка, наподобие стихаря, из толстого неваляного серого сукна, голова стриженая, на шее ожерелье медное, толщиною в палец; кроме того, на шее еще висела такая же цепочка, на которой висел медный крест, величиною около четверти, на ногах, кроме грязи, ничего не было. При входе в комнату в стороне поделаны нашестки, на которых сидело более двенадцати штук кур и индеек, немного дальше стояла кровать с занавеской и покрывалом, как первое, так и второе были грязны. Под покрывалом были только кирпичи; под кроватью стояла корзинка с двумя кошками. У стены стоял стол и на нем образ с горевшей лампадою, а в углу стоял другой стол, накрытый салфеткой, на котором как попало лежали разные съестные припасы, к которым по очереди подходили кошки. Все это они рассмотрели, пока матушка ухаживала и укладывала крестьянок. На дворе у ней были лошадь, корова, а у дверей была привязана огромная собака. От чрезвычайно удушливого воздуха, никто не мог уснуть. Около их села матушка и шепотом читала молитвы. Вдруг в стекло рамы кто-то постучал. Матушка встала подошла к окну и отворила дверцу окна, говоря: «что, нагулялся?». В это время влетел большой ворон и закаркал; матушка принесла горшок каши и рассыпала на коленях. Когда он перестал клевать, то она набрала каши в рот и ворон стал хватать изо рта до тех пор, пока не насытился, потом вспорхнул и вылетел вон. А старица опять стала продолжать чтение молитвы. В полночь пропел петух свою песню, старица перекрестилась со словами: «Во Имя Отца и Сына и Святаго Духа...» встала, подошла к столу, оправила лампаду и уже молилась стоя на коленях до рассвета, затем подняла богомолок, подала им умыться и отпустила их с миром и благословением. Ворон, питаемый матушкой, в годину ее искушений послужил и ей: однажды в келье у нее случился пожар, кто то в отверстие окна, через которое впускала она ворона, бросил пук соломы с огнем и келья загорелась. Старица, тушивши у себя пожар, вся обожглась, так что шесть недель лежала без движения и без всякого призрения; один ворон не оставлял ее, он приносил ей пищу и питие и влагал ей в уста. Об этом происшествии матушка сама рассказывала многим любившим ее, на любовь коих и она отвечала тем же, называя их или сынком, или дочкой.