Жребий брошен - страница 8
– Да, кузина, это справедливо. Но почему все отвергают тебя?
– У меня дурной муж.
– Отчего же ты не разведешься?
– У меня есть дочь, я не могу покинуть мое единственное детище, притом же я не настолько красива и богата, чтобы надеяться на хорошую партию, да и кто ж возьмет меня – жену Клодия! Кузина, не отвергай меня! Ты, я вижу, добрая, не отвергнешь?
– Я с моей стороны не имею ничего против тебя, кузина Фульвия, но если мой муж…
– Мы с ним поладим, я уверена… возобновим же беседу о родне… все говорили, друг мой, что твоя мать умерла в Греции.
– Нет, кузина. У нас в округе говорили, что утонула, купаясь на вилле своего отца.
– У вас говорили так, а здесь иначе… это все равно… пусть она считается и теперь мертвою, если ей угодно… а кто твой отец?
– Ради всех богов, кузина, не спрашивай! Мне не велели говорить о нем… он бросил мою мать, но потом они помирились. Где они прожили – и вместе или врозь – все годы моего детства, я не знаю. Дед узнал о любви Публия ко мне и пожелал породниться с ним. Он взял меня от моей воспитательницы-рыбачки…
– Самоуправцы-богачи любят и умеют исполнять свои прихоти во что бы то ни стало.
– Именно так. Мой дед имеет среди соседей кличку «придира»… его слуги болтаются по чужим домам и обижают всякого, а их никто не смеет трогать, чтобы он не придрался… у него страсть к судебным тяжбам, которые благодаря богатству все кончаются в его пользу. Он созвал соседей, объявил мое происхождение, показал документы и обручил меня с Публием. Потом приехали мои родители, прощенные дедом; на другой же день после этого была моя свадьба, потому что Публию надо было ехать в поход. Он отвез меня в Рим, оставил под надзором старой ключницы, точно ребенка, и уехал, успокаивая меня полной безопасностью похода.
– И ты его очень любишь?
– Как же его не любить? Он мой друг детства. Мы вместе играли, потому что вилла его отца очень близко от хижины моей кормилицы.
– А как фамилия твоего мужа?
– Аврелий Котта.
– Неужели?!
Фульвия радостно всплеснула руками и снова обняла Амариллу. Сердце интриганки запрыгало от восторга, когда она подумала о том, какой длинный нос сделается у Фавсты с досады, если она увидит, что женщина из семьи Аврелиев явилась на форум в одних носилках с нею, женой Клодия. Члены рода Аврелиев были в родстве с Цезарем по его матери и принадлежали к знатнейшей аристократии.
– Твой муж богат? – спросила Фульвия.
– Очень… но он не эмансипирован[3], а его отец – ужасный самоуправец и скряга, хуже моего дедушки. Он живет тоже близ Помпеи в деревне уже очень давно. Я его очень боюсь… и Публий боится… у него такие седые брови, что невольно вздрогнешь, когда он в сердцах поведет ими.
Амарилла откровенно болтала, обрадованная ласковым обращением родственницы, столь неожиданно нашедшейся у нее, пока Фульвия не перевела случайно речь на предстоящий триумф и коснулась личности главной заговорщицы Семпронии.
– Хорошо, что эта Семпрония нам не родня, – сказала она, – быть в родстве с такой отвратительной злодейкой… кузина, что с тобой? – Фульвия прервала свою речь вопросом, потому что Амарилла внезапно побледнела и затряслась.
– Ничего… ничего… – с трудом отозвалась испуганная красавица.
– Как ничего? Почему тебя встревожило это? В Риме все знают друг друга из знатных, все знают, какие Семпронии в родстве между собой, а какие – однофамильцы.
– О боги! Кузина… ты… ты ненавидишь… эту… Семпронию…
– Ее ненавидит весь Рим, кроме ее глупого мужа и детей.
– Разве у нее есть другой муж, кроме первого? Ее первый муж жив.
– У нее было несколько мужей, она выходила замуж, обирала дочиста дураков, соединивших с ней свою судьбу, и покидала, ловко находя предлоги к разводам, а от тех, кто не давал выманивать деньги, отделывалась иначе.
– Она… их…
– Спроваживала на тот свет ядом или кинжалом… ты вся дрожишь, кузина.
– Мой бедный Публий! Теперь я поняла, почему он предпочел всем знатнейшим красавицам меня, отвергнутую, необразованную, воспитанную рыбачкой.
– Почему?
– Она… Семпрония… она…
– Она его мать, – договорил голос подле носилок.
Амарилла и Фульвия увидели отвратительную женщину, очевидно, подслушивавшую их разговор. Эта особа была мала ростом и очень толста; ее еще не старое лицо носило следы самых грубых пороков; нос был красен, глаза глубоко ввалились и тускло глядели из глазниц, огромный рот с черными зубами оскалился в горькой усмешке.