Журнал «Вокруг Света» №02 за 1970 год - страница 14

Паводковые воды к тому времени уже шли на попятную, вжимались в берега, но в речных долинах мреющей бирюзой светлели старицы, сливаясь к горизонту в сплошные ослепительные моря. Многие из прошлогодних бродов стали негодны теперь для переправы, льдом и напором вешнего течения тут нарыло ямин. Выискивали новые места. Вода была коричневой, как отвар дубовой коры, но уже без мути. Конным ничего, а пешее воинство сходило в реку, как на пытку: она крутила и ломила кости. И когда выбирались на берег, от голых икр шел пар.

Сырая почва с бурой прошлогодней травой чавкала под копытами.

А вокруг расшевеливалась весна. Нежной зелени туман млел в рощах. Невидимые жаворонки отзывались с высоты звону сбруй. Звуки волнами восходили от нагреваемой земли, и в седле дремалось, как в зыбке.

С весны, как обычно, начиналась воинская страда — время предутренних побудок, изнурительных переходов. Весна давала отсчет году, а сражения — жизни. Воин подрастал, мужал и старился в седле.

А в Путивле уже колыхались стяги. Игорев юный сын Владимир поджидал с отрядом, чтобы присоединиться к отцовой дружине. Здесь, в стенах хорошо укрепленного города, Игорь простился с женой своей, Ефросиньей Ярославной, которая провожала его от Новгорода, простился со всеми родными. По обычаю, расставаясь, осеняли друг друга крестным знамением, говорили напутственные слова.

...Однажды среди дня странный какой-то отсвет появился на придорожных кустарниках, на лицах воинов. Как будто видишь все сквозь синеватую слюду. Даже пыль из-под копыт сделалась иссиня-серебристой. В передних рядах стали, порядок нарушился, отовсюду недоуменные голоса. Пока из бывалых людей кто-то не догадался глянуть вверх. А там — солнце тускнело, шло на глазах в ущерб, будто прикрывалось ладонью от просьб и жалоб. Оцепенели листья, приглохли звуки, только в ушах звон. Из красных темными сделались щиты, и на деревья будто пал седой пепел. И такая потусторонняя тень сошла на лица людей, на скошенные лошадиные глаза, что показалось: сейчас все в мире кончится, оборвется на общем вопле ужаса.

Под невыносимым этим безмолвным гнетом словно минула бесконечность. Когда же еле заметно солнце дрогнуло, стало с медленностью улитки выползать, выдох прошел по рядам. Похоже, отпустило.

Но долго еще потом топтались на месте. Кто хмуро помалкивал, кто вслух радовался: теперь до дому повернем.

Время стояло молодое, тяжело шевелился в крови языческий страх перед вещим знамением. А лицо Спаса с хоругвей ничего не подсказывало.

Все же поехали вперед. Путь незаметно менялся. Вот и степь зазвенела кузнечиками.

Наше знакомство с землей в большинстве случаев бывает опосредовано картой, расписанием поездов или самолетов — мы движемся от условного к конкретному.

У человека Древней Руси взаимоотношения с пространством строились не так. Они были суровее, эти взаимоотношения, потому что человек мог надеяться только на себя, на свою память. Чаще сидящий в седле, чем на лавке в доме своем, он приучал себя хранить в сознании тысячи сведений, примет, знаков и образов, касающихся пространства. Собираясь в неближнюю дорогу, он должен был прикинуть в уме, сколько суток перехода отделяют его от того или иного рубежа, какие лежат впереди поселения, в каких местах нужно переходить реки, чтобы не пришлось входить в одну и ту же воду дважды или трижды. А когда оказывался в пути, он теперь не только то и дело рассчитывал свое местоположение относительно дома и цели, относительно городов, лежащих по левое и правое плечо, но приглядывался буквально к каждой мелочи: вот сухая черная сосна, что стояла тут и пять лет назад, вот развилка, от которой, как он помнит, нужно забирать вправо...

Если же вынуждали обстоятельства, он без колебаний мог пренебречь знакомой дорогой и день-другой шел нетореными путями, ориентируясь только по небу, чтобы потом выйти точно там, где и надо было ему быть.

Так что в познавании родной земли он шел от конкретностей, от опыта ходьбы и езды, и, только в достаточной мере насытив память многоразличными сведениями, мог построить в своем сознании ни на что не похожую «мысленную картину», на которой умещались не только названия княжеств, городов, военных и караванных дорог, но — на равных с ними правах — обгорелое дерево, гранитный валун, куст цветущего шиповника.