Журнал «Вокруг Света» №06 за 1971 год - страница 21

Шесть лет, складывающихся из тревожных дней и бессонных ночей, добивался человек своего. Дерево сопротивлялось, не желало принимать предложенные условия, гибло... и постепенно сдавалось. «Колдун», — говорили о Михаиле друзья. «Я берег эту плантацию пуще жизни», — признавался Молодожников. Побежденное дерево стало травой. Добытый из нее «хинет», очень близкий по качеству к импортному хинину, испытанный в самый разгар эпидемии, получил «добро» клиницистов. За шесть лет старший научный работник Сухумской станции с помощью других молодых хинологов: П. Кибальчича, А. Фогеля, К. Момот — в основном успешно решил некоторые вопросы освоения хинной культуры в СССР. На далеком острове Ява времени от первых посадок до получения первого промышленного сырья ушло в три раза больше. Оригинальный метод выращивания однолетнего «дерева» получил горячую поддержку и помощь Вавилова. Статью Молодожникова опубликовали в научном сборнике. В предисловии к сборнику о работе исследователя было сказано: «Нигде в мире не имелось столь дерзкой и смелой постановки вопроса и опыта в освоении типично тропической культуры в самой суровой субтропической зоне на 42—43° северной широты».

III. Тропики в субтропиках

Так вот, есть у нас в стране «суровые субтропики» — Черноморское побережье Абхазии и Аджарии. Здесь проходит северная граница субтропиков. На Черное море дышит Арктика. Наши горы не могут защитить от нее побережье зимой. А для растения сырой холод пагубнее, чем сухой мороз. Зато летом в наших субтропиках и влажно и очень жарко. Такая погода мало-мальски пригодна для пришельцев из банной тропической духоты. Поэтому попытки переселять сюда экзотические растения даже с экватора возможны, но, как убедились исследователи на примере того же хинного дерева, нелегки.

Я приехала в Кобулети ранней весной. И успела еще захватить пору «сырого холода». Зябкая рассада нежилась и дремала за стеклами теплиц. Производственные поля совхоза и опытной станции были покуда черными и пустыми. С серого, словно не выспавшегося, неба неохотно моросил дождь. В эти дни Молодожникова можно было застать в кабинете. С восьми утра до восьми вечера. Но поговорить — не очень. Весь день в кабинете толкался народ. Приходили за советом, за помощью. Аспиранты, кандидаты наук, лаборанты... Всем уделял Михаил Михайлович внимание. Исключая меня.

Мне он сказал прямо:

— Думаете, мы вам рады? После каждой корреспонденции о нашей станции, — говорил он, топорща кустики бровей, — приходят сотни писем. Пишут хворые люди. Прочтут и пишут. Лекарство просят. Отказывать приходится. Объяснять, что опытные лекарства допускаются до больного лишь через несколько лет после испытаний. Проверенные растения мы отправляем в сырье, на производство. У нас на станции лекарств нет, запомните. Все они в аптеке. Люди не верят, обижаются. Ну разве не хотел бы я всем послать хотя бы тот же почечный чай? Не могу. Нет его у меня!

Этой вступительной тирадой началось наше общение. Михаил Михайлович принадлежал к тем людям, какие открываются собеседнику не сразу. Долго он отмалчивался, уходил от вопросов. Но когда разговорились, я увидела человека удивительного...

— В годы войны у меня была работа с кокаиновым кустом, — рассказывал Михаил Михайлович, — плантация небольшая. А знаете, какая занятная штука кокаиновый лист? Индейцы пользуются им как стимулятором. Берут в путь два-три листочка и щепотку золы. Пожует путник в дороге свой легкий припас — и поел, и воды напился, и вроде бы отдохнул. Однажды дернуло меня рассказать это заезжему гостю. Утром проснулся, на моей плантации только палки. Поверите, я чуть не плакал... В свое время кокаин, болеутоляющее средство, был необходим медицине. Сейчас его заменил синтетический препарат «новокаин».

— Диалектика, — говорит Михаил Михайлович. — Одни лекарства приходят на смену другим. Мы ищем новые растения, находим в них свойства, которые воссоздают потом исследователи химическим путем...

— А с хинным деревом что случилось?

— Приходилось вам слышать, что кто-нибудь из знакомых заболел малярией?