Журнал «Вокруг Света» №10 за 1979 год - страница 50

В России, на Украине и в Белоруссии съедобные скульптурки называли «козулями»: «там, где коза бродит, там жито родит; там, где коза с рогом, там жито стогом». Козел в представлении древних был символом плодородия и зажиточности...

Перед праздниками в пышущих жаром русских печах готовили целые стада хлебных животных, потом их поедали на коллективных трапезах-братчинах. Чем больше на празднике козуль, тем больше надежд на то, что доброе божество отблагодарит людей обильным урожаем, приплодом скота, удачной охотой. Но с течением веков обряд этот утратил свой изначальный смысл, и козули постепенно превратились в предмет детской игры. Собрав целую коллекцию быков, коней, баранов и петухов, крестьянский ребенок играл с ними, как в куклы... Сейчас обычай выпекать козули почти исчез, и встретить его можно разве что здесь, на Мезени, в гостеприимном доме Анны Николаевны Кашуниной.

Ржаной муки достать в Лешуконском почти невозможно — не продают ее нынче в здешних магазинах, но хозяйка все же наскребла по сусекам, одолжила у знакомого пекаря и у соседей, намесила теста и на следующее утро, как мы договорились, поджидала меня в маленькой кухонке, чтобы показать свое искусство. Вырезая из раскатанного теста круглые катыши, она долго валяла их в толстых, увитых венами руках, прихлопывала и пришлепывала, удаляла лишнее, и тесто тянулось за ее пальцами, как нитка за иголкой. Каждое действие было выверено годами: козуля рождалась буквально на глазах, словно сама по себе. Сначала это был как бы плод, дитя зачатое, еще не рожденное. Но вот проявился грузный, несколько неуклюжий торс, округлились четыре ноги, на голове выросли крутые рога...

— Делаю коровушку обозную, титочку вострую. Сучок на бочку — дойна к молочку, — в рифму комментировала Анна Николаевна каждое свое действие. — Раньше-то я много чего умела, как-никак с детства приучена, с семи лет катала. Мама, бывало, придет с работы, скажет: давайте, девки, козули ладить, рождество завтра. Сестры мои тут и зарадуются, залопочут — каждой отличиться охота. А я рядышком пристроюсь, смотрю на них и тоже тяпаю. Они и говорят: ты как это так быстро выучилась? А я смеюся: глядя на вас, сеструшки, и навострилася. Бывало, наладим козулей-то и полную печь насадим. Сидят себе на огне, пекутся, а мы сказки сказываем или песни играем. Имена им еще давали, козулькам этим, а иной раз и к иконам ставили заместо богов. Ну а ежли раскрошатся — птице их скормим или скотине в пойло. Все в дело шло!

Анна Николаевна отвела фигурку на расстояние вытянутой руки, прищурилась, и на ее полном, одутловатом лице сетью глубоких морщин разбежалась улыбка:

— Вот коровушка идет, молоко в ушах несет. Буду коровушку доить, буду деточек кормить... Боюсь, титочка у меня не влезет — брюшко больно короткое. Да и копыта еще надо приделать и хвост. Как разгуляется — дак хвост кверху и задерет. Дыбом! — Она отложила готовую коровушку в сторону и взяла следующий комочек теста.

— А сейчас что будет? — спросил я нетерпеливо.

— Нового зверя изобретаю. Может, что и получится, — загадочно ответила Кашунина, не отрываясь от работы. Пальцы ее, прибавив скорости, двигались, как живые зрячие механизмы. — А получился упитанный... таракан. Таракан, таракан, таракашечка, не великая животная — букашечка... Он может и супа покушать, может и грибков. А может и в рыбу залезти, и в чай заползти... А сейчас гляди, что будет. — Она повернула лицо в мою сторону, приглушенно рассмеялась. — Для вашей для мужицкой породы наипервейшая вещь.

Два-три ловких движения, и эта «вещь» уже лежала передо мной, хотя догадаться о ее назначении было выше моего разумения.

— Неужто не признал? — затряслась беззвучным смехом Анна Николаевна и по обыкновению принялась выпевать очередную свою прибаутку: — Рюмочка христова, везена из Ростова. Рюмочка прелестная — девушка пречестная. Присушила молодца пуще матери-отца... В Москву повезешь рюмочку-ту или здесь оставишь?..

В каждой вылепленной фигурке чувствовался смелый выход из будничных норм, дерзкая, лукавая попытка выудить человека из повседневности и обратить лицом к празднику. Ведь козуля — родное дитя праздника — неразрывно связана с ярмарочными гуляньями, шутовскими выходками скоморохов, с масками ряженых, с неприхотливыми вкусами слегка подгулявшей толпы. В этих фигурках, как и на празднике, все нараспашку, все броско, причудливо. Образ козули условен и слегка намечен, остальное зависит от твоего воображения; если скажут, что это конь, — значит конь и есть, и не надо быть педантом, выискивая натуралистическое сходство. Эти фигурки, для которых характерна свойственная древним скульптурам незавершенность в проработке деталей, подхлестывают творческую фантазию и приобщают к процессу узнавания и одушевления образа.