ЗИМОЙ НА ПИК ЛЕНИНА (из книги "Мы растворяемся в стихии") - страница 8

— Этот, Эрька, всё... конец.

Из куля вырвался слабый стон. Ильинский скомандовал:

— Ну-ка быстро внутрь все!

Ребята заполнили палатку. Рюкзаки сунули под себя и расселись вдоль стенок. Жору затянули к себе на колени. Скоро в палатке стало тепло. Только ветер снаружи потрёпывал ее бока, но люди, набившиеся в это маленькое помещение, служили надежным каркасом. Кто-то сказал:

— Ну, вроде выжили.

Долго царило молчание. Я держал примус и кастрюльку с водой на коленях. Варить было нечего. Вся пища осталась в рюкзаках, брошенных наверху. Только в карманах кое у кого завалялись сахарок или витамин "С" с глюкозой. Парни сидели, устремив напряжённые и даже чуть злые немигающие взгляды в одну точку. Жора лежал у нас на коленях совершенно неподвижно, с широко открытыми остекленевшими глазами. Они были полны фирновой крошки. Не верилось, что в нём еще теплится жизнь.

В палатке с двумя работающими примусами всех разморило после столь калёного холода. Мне вспомнился дом, друзья. Как там Жуська? Все невзгоды, споры, неувязки теперь уже и в институтских делах — все отодвинулось далеко-далеко. Захотелось рассказать о пережитой недавно несколькочасовой борьбе.

Пройдет много времени, а память ярко сохранит ее во всех подробностях. Мне посчастливилось — я оказался там, среди этих людей, видел их мужество и стойкость наяву.

И всё время, пока не возвратились, вспоминался дом, родители, детство, друзья. В один момент почему-то с ухмылкой подумал: «Кончилось моё затянувшееся отрочество». В этот день совершился скачок в зрелость. По взглядам на жизнь я оказался далеко впереди многих взрослых приятелей. После этого, будем говорить восхождения, я по-настоящему взглянул на жизнь, оценил ее до самых корешков, как после тяжелой болезни вновь вернулся из списка выбывших и не мог надышаться, нарадоваться.

Но это я осознал после восхождения, а пока у меня стоял примус на коленях, а на нем кастрюлька. В кастрюльке начинала закипать вода для Жоры и Володи.

Бросили в кружку сахар и таблетки витамина "С", растворили и с великим трудом влили несколько столовых ложек в рот сквозь стиснутые зубы Жоры. В это время все задвигались, отвлеклись от своих дум. Жора был в центре внимания.

— Отойдет?

— Должен. Дай-ка еще ложечку. Ножа нет? Надо разжать зубы. Ну-ка, чуть выше подними ему голову. Еще... Вот так.

— Зубы аккуратней...

Слышно было, как забулькало и заклокотало в горле. И тут Жора впервые повернул голову, дёрнул рукой по моей кастрюльке, и горячая вода оказалась у меня на штанах. Я лишь приподнялся, держа в руках примус, вода по ногам потекла в шеклтоны. Что-либо сделать я не мог в такой тесноте. Все были увлечены Жорой, и только мои соседи загалдели, чтобы держали ему руки. Воду пришлось топить снова. Он уже задвигался, иногда раздавалось слабое мычание. Потом, не придя еще в себя, начал вслух считать по-казахски: «Бир, еки, уш...», затем какая-то тарабарщина и опять счет.

Ближе к полуночи у Жоры вырвалось, видимо, бессознательно:

— Где я? Что с нами?

Все оживились, а я как-то глубоко вздохнул и просто, чтобы что-то сказать, ответил:

— Эх, Жора, долго рассказывать...

Это так натурально прозвучало, что ребята дружно расхохотались. Смеялись долго, с удовольствием, словно освободились от накопившегося за день напряжения.

На удивление всем, утром Жора проснулся свеженький. Как будто ничего с ним вчера не произошло. Он не помнил вчерашнего дня, просто при общем переохлаждении организма мозг его отключился. А сегодня Жора особенно даже и не травмированный, спокойно собирался на выход. Утром палатку не рвало, как вчера. Я свернул ее и положил в рюкзак. Затем все ушли по склону к началу спуска.

Нас осталось трое: Запека, Чумаков и я. У меня было ощущение, что мороз отпускает озябшие ноги и их до боли знобит. Пальцы на руках стали сизоватыми и совсем потеряли чувствительность. Выше кистей, на запястьях, надулись водяные пузыри. Та же история у Воробьева и Чумакова. С забинтованной рукой ушел Жора Гульнев.

Там где неделю назад мы по колено в снегу топтали тропу, сейчас был чистый лед. Только будто кто-то прилепил к нему наши старые фирновые следы. Эти следы тянулись на многие сотни метров. Тяжело рассказывать, как мы съезжали по веревкам. Надутые пузыри обморожений на руках лопались, и верёвка от них окрашивалась в розовый цвет. Ребята только сжимали зубы и укатывались вниз. Там нас принимали и помогали отстегнуться от верёвки. Эрик с утра слегка затемпературил. Для этой высоты достаточно и «слегка», чтобы человек был в полубреду. Между собой мы решили, если Ильинский «выключится», руководство переходит к Запеке. Пора было уходить со склона в ледопад. Запека подозвал меня: