Знание-сила, 2005 № 03 (933) - страница 13
Даже если исключить вопросы о событиях последнего десятилетия, остальные тоже неприятны власти, потому что она, власть, до сих пор так и не собралась на них ответить, без чего невозможно дистанцироваться от всех „преступлений перед человечностью“ (совершенно определенная квалификация, под которую многое, рассказанное и записанное старшеклассниками, как раз и подходит), совершенных советским режимом.
Детям и внуком рассказывать будут: простой колхозник пожал руку самому товарищу Сталину!
И всесоюзному старосте Калинину! Вполне возможно, что делиться воспоминаниями этот простои колхозник будет на лесоповале только охранник слушать не захочет...
Итак, перед нами две картины недавнего прошлого: одна продиктована нежеланием вспоминать о плохом, проникнута патриотическим, как теперь принято это квалифицировать, желанием гордиться своим отечеством и для этого слегка подретушировать историю. Другая — хранящаяся под пленкой повседневности, привычно укрытая от чужих глаз как что- то не только тяжкое, выбивающее из колеи, но и стыдное, подлежащее скрытию.
Социологи тревожатся: коллективная память на наших глазах фальсифицируется, воспоминания о коллективизации, репрессиях, цене войны, нищете, унижениях, беззащитности и бесправности могут раствориться в ближайших поколениях, не оставив следа и тем самым сделав возможным повторение — пусть в ином виде, иной форме, но того же социального и культурного содержания.
Вся сложность идеологического и интеллектуального климата в стране сегодня состоит, пожалуй, не столько в умонастроениях и трусости мысли власти, сколько в умонастроениях и трусости мысли всех остальных граждан. Л. Гудков пишет о двойственности восприятия, о конфликте ценностей в душе простого постсоветского человека: хочется гордиться своим прошлым, а не стыдиться его — „маленького человека“ явно поднимает в собственных глазах принадлежность к великой державе, а не молчаливое содействие преступному режиму.
В конце 80-х годов герои фильма с „правильным“ названием „Ненависть“, кулаки-кровопийцы, из центральных газет смогли узнать, что они, наоборот, справные крестьяне, что разоблачали, убивали, выгоняли из дома их несправедливо и противозаконно.
Смогли бы - если бы дожили
Все это верно, но только тогда скажите, что же записывали старшеклассники? Разве они фиксировали не коллективную память, которая в конце концов и состоит из множества воспоминаний индивидуальных?
Кстати, насчет гордиться, а не стыдиться: подростки находили для этого основания, по-моему, куда более серьезные, чем возведение гигантского завода, устаревшего к моменту пуска. Это дед, отказавшийся стать стукачом. Это другой родственник, профессор, неожиданно пропевший хвалу своему коллеге-еврею, обвинять которого в космополитизме прибыла на кафедру высокая комиссия. Эго целая деревня, отказавшаяся свидетельствовать против своего священника, которого пришлось судить в другом месте.
Так что это — не коллективная память?
Прежде попробуем понять, почему одни и те же люди так по-разному воссоздавали прошлое в разговорах с социологами и с младшим поколением собственной семьи?
Наверное, неожиданно внимательный слушатель и есть самый сильный раздражитель, способный поднять из глубин заложенные туда воспоминания, о котором писал Л. Гудков. Но, очевидно, есть и другие причины таких метаморфоз памяти. Например, разные, как говорят лингвисты, „цели высказывания“: в общении с социологом человеку важно, как он выглядит, и он хочет выглядеть „не глупее других“. Социолог к тому же чужой человек, часто ассоциируемый с условным „начальством“, и срабатывает привычный страх, который включает привычное „двуязычие“: безопаснее всего говорить не то, что думаешь, а то, что положено, что говорят в телевизоре и пишут в газетах.
Хорошо в стране Советской жить!
После голода, коллективизации раскулачивания - каждому снопу будешь радоваться
1936 год. Красная площадь. Ровно через год казнят известных командиров Красной Армии: М. Тухачевского, И. Якира, И. Уборевича и других. А пока - парад!
Разговор с внуком, племянником, соседской дочкой осознанно или неосознанно направляется в конце концов к тому, чтобы передать собственный опыт следующему поколению, чтобы „не на своих ошибках учились“. А это, естественно, уже совсем другой разговор.